Сергей Городников - Тень Тибета

Огрызаясь на шипение и пламя факелов, которыми его подгоняли вооружённые дротиками слуги, из мрака подземелья выбежал крупный тигр. Раскрыв пасть, он развернулся к зеву прохода и зарычал громче, как будто на открытом месте был готов драться со своими загонщиками. Но те отступили и удалились. Тигр не преследовал их, а осмотрелся и, злобно урча, вразвалку шагнул к дикарю. Казалось, он не торопился расправиться с жертвой; словно наслаждаясь её беспомощностью, он был похож на кошку, желающую поиграть с обречённой мышью. Как ошпаренный, дикарь прыгнул на стену, царапая её ногтями и разрывая в кровь пальцы, сорвался и завизжал от страха и отчаяния. Позади тигра сверху упала, быстро распустилась от края ямы толстая лиана, но дикарь напрасно завыл, терзаясь страстным желанием очутиться под нею, он не имел никакой возможности оказаться возле её конца раньше кровожадного хищника.

Свирепый рёв гималайского медведя в глубине прохода в скале отвлёк тигра. Подгоняемый коптящими и потрескивающими факелами большой медведь тяжело выбежал к дневному свету, и решётка скользнула вниз, лязгнула, перекрыв ему выход в подземелье. Тигр предупредительно зарычал, но разозлённый медведь сходу ринулся к нему, и звери лютыми врагами сцепились в неистовой схватке. Дикарь не стал медлить. Прокравшись вдоль стены к лиане, он подпрыгнул, ухватился за конец, ловко взобрался по ней и завис, и, дико хохоча, уже с жадным вниманием стал наблюдать за смертельным поединком медведя и тигра.

Далай-лама отвернулся от зрелища, словно с этого мгновения любопытство его было удовлетворено.

– Очень поучительное китайское представление, – заметил он первому иерарху. – Манчжуры для нас вскоре могут стать таким же тигром.

Он отошёл от края ямы. За ним задумчиво последовал тайный советник, размышляя над тем, что было для него показано. Кроме них и телохранителя Далай-ламы, который и сбросил дикарю лиану, а теперь стоял над ней с острым ножом, никого не было видно на открытом взору пространстве. Далай-лама вдруг с ходу приостановился и твёрдо посмотрел в глаза самому близкому сподвижнику в своём окружении.

– Ты правильно сказал насчёт русского царя. Нам вскоре будет нужен сильный медведь за спиной манчжурского тигра.

Крики людей в яме, рёв разнимаемых огнём и выгоняемых в проход зверей не вызвал у него желания глянуть в ту сторону, как это сделал тайный советник. А тот увидел, что телохранитель ударил ножом по узлу обвитой вокруг колышка лианы, и она с дикарём упала вниз. Тайный советник помедлил с ответом, мысленно отыскивая нить, отсутствие которой беспокоило его в этом разговоре.

– Много ли русский царь знает о нас? Вероятно меньше, чем мы о нём. Чтобы пробудить у него интерес к выгодному нам сближению, мы должны сначала вызвать его любопытство.

– Это и должен сделать тот, кто станет нашей тенью возле него, – согласившись с замечанием, быстро ответил Далай-лама. – До царя должна вытянуться, дотянутся Тень Тибета. Но так, чтобы Тень не вызвала у царя настороженной подозрительности. Эта Тень заслужит его доверие, если станет ему необходимой. – Он будто не видел удивления на лице собеседника и признался, увлекаясь проверенными совместной борьбой с врагами доверительными с ним отношениями. – Бывали такие обстоятельства, когда мне очень хотелось, чтобы в них быстро и самостоятельно вмешался воин-одиночка. Такой, кто служил бы мне преданно, не помышляя об этом, и действовал не по приказанию, а по собственному усмотрению. Думаю, и у русского царя возникают подобные желания. Я хочу подарить ему такого воина. Одинокого, как матёрый волк. Который не находился бы рядом с господином, и всё же, где бы ни оказался, служил только ему.

Его собеседник по давней привычке не противоречил Далай-ламе, когда тот увлекался неожиданными замыслами, лишь осторожно высказал сомнение.

– Есть ли у нас время, чтобы воспитать, подготовить такого воина?...

– Пока манчжуры не усмирят Китай, им будет не до нас. А это долгий срок, – прервал его Далай-лама. Затем, хмурясь, продолжил: – Не в этом я вижу препятствие. Где найти подходящего ученика?

Тайный советник понял, что отвлечь Далай-ламу от столь необычной затеи не удастся. И вдруг смутное воспоминание во мраке бурного прошлого стало проясняться, как ночная звезда в разрыве пелены облаков.

– Я знаю, – сорвалось с его губ прежде, чем он припомнил ясные подробности. Он поправил себя. – Конечно, если ребёнок выжил.

И он кратко рассказал о случае, что был с ним тринадцать лет назад, когда посланником Далай-ламы он напрасно пытался убедить влиятельного в северных областях своим духовным и нравственным авторитетом настоятеля монастыря поддержать их намерения возглавить борьбу за объединение страны. А главное, о нападении разбойников на караван, о раненых и о потерявшем родителей грудном русском ребёнке, чьи несчастья повлияли на решение настоятеля.

– Да, припоминаю, – наморщив лоб, произнёс Далай-лама. – Я когда-то уже слышал от тебя об этом. – Он вспомнил не только данный случай, но и настоятеля, его возражения против установления верховной власти лам. Тот утверждал, такая власть приведёт государство либо к величию в духовном развитии народа, но при этом к народной беспомощности при столкновениях с чужой военной силой, либо к вырождению их учения вследствие необходимости приспосабливать его для оправдания чуждых ему решений при управлении страной. Тягостные размышления о многом справедливом в возражениях настоятеля монастыря омрачили чело Далай-ламы. Он поднял взор к небу, потом будто со стороны посмотрел на царственный дворец. Возвратив глубоким вздохом и медленным выдохом волю к самообладанию, он безмерно устало, как бы сам себя, спросил: – Что есть человек перед интересами государства? – И, как если бы был один, тихо вымолвил, раздельно произнося слова: – Символ и тень.

Тайный советник, хотя и был старше на полтора десятка лет, склонил голову из искреннего уважения к нему, несшему тяжкую нравственную ношу ответственности светского управителя и равно духовного вождя народа.

Тринадцать лет не отразились на виде приграничного монастыря, они отразились на людях. Старое шло к закату жизни, а юное наполнялось силой. Об этом подумалось иссушаемому неизлечимой внутренней болезнью настоятелю, когда он увидел подростка, почтительно замедлившего шаги перед раскрытыми настежь дверями храма. Тот вошёл из полуденного света в полумрак и опустился на колени, присел на пятки напротив возвышения, где на коврике сидел настоятель, придерживая на подоле кисть теряющей подвижность левой руки. Как и все в монастыре, этот его воспитанник был с обритой головой и одет в чёрный халат, но казался в длинном халате стреноженным резвым жеребёнком.