Сергей Шведов - Бич Божий

– Рим может подождать, а варвары ждать не будут, – возразил императору Аэций.

– Но ведь Аттила мертв, – напомнил ему Валентиниан. – Его старший сын Эллак проиграл решающую битву венедам и остготам. Чего же нам бояться, префект?

– О гуннской империи теперь действительно можно забыть, – не стал спорить префект. – Но римские провинции по-прежнему находятся в руках варваров. Я уже не говорю о Дакии, которую прибрали к рукам гепиды князя Родована. Но Панония, где расположились остготы, но Норик, где хозяйничает князь Сар, неужели ты отдашь их нашим врагам? Император Маркиан, воспользовавшись моментом, уже вернул под власть Константинополя отпавшие провинции, а мы медлим, давая тем самым варварам шанс создать новые плацдармы для нападения на империю.

Наверное, префект Аэций был прав, но эта его правота резала слух Валентиниану. Впервые в жизни он почувствовал себя полновластным хозяином могучей империи, где все теперь должно было подчиняться его воле. Да что там воле – капризу. Увы, не подчинялось. Хотя не было уже рядом с ним суровой матери, вязавшей его по рукам и ногам. Не было кагана Аттилы, грозившего лишить его не только сана, но и жизни. Так почему все идет совсем не так, как хочется Валентиниану? И зачем империи префекты, разве Риму недостаточно императора?

Вопросы эти были обращены не в пустоту, они предназначались для ушей самых, пожалуй, близких к императору людей: доместика Петрония Максима и магистра двора евнуха Гераклиона. Высокородный Петроний с головой ушел в игру, словно шахматные фигуры стали целью и смыслом его жизни. Игроком он был посредственным, надо это признать, и страшно огорчался, когда божественный Валентиниан одним блистательным ходом ставил его в тупик. Зато Гераклион немедленно откликнулся на слова своего покровителя и друга.

– В Риме славят дукса Ратмира, – сказал он словно бы между прочим и безотносительно к заданным императором вопросам.

– Уж не за то ли, что он сдал Аттиле Медиолан? – насмешливо полюбопытствовал Валентиниан.

– Нет, – покачал головой Гераклион. – За то, что он помог князю гепидов Родовану разгромить гуннов кагана Эллака. Именно Ратмира многие прочат в мужья сиятельной Гонории и твои соправители.

– Не самый плохой выбор, – бросил небрежно Петроний. – Дукс за время войны с гуннами показал себя даровитым военачальником.

Валентиниан побурел от бешенства, но пострадал от его руки не высокородный Ратмир, застрявший в Панонии, а Петроний Максим, получивший мат в два хода. Доместик расстроенно крякнул и, сняв с пальца перстень, положил его на столик. Хоть и небольшой, но все же прибыток для императора.

– Ты разоришь меня, божественный Валентиниан, – сказал Петроний, вставая.

– Иди, комит, – ласково улыбнулся ему император. – Служебный долг превыше всего.

Какое-то время Валентиниан сидел в глубокой задумчивости и вертел в руках перстень. Потом поднял глаза на застывшего в почтительной позе Гераклиона:

– Климентине удалось вовлечь прекрасную Луцию в круг моих друзей?

– Увы, – развел руками Гераклион. – Супруга доместика Петрония слишком пуглива и благочестива.

– Надо помочь матроне избавиться от страха.

– Каким образом, божественный Валентиниан? – насторожился евнух.

– Ты пошлешь ей этот перстень с приказом мужа явиться в императорский дворец, дабы засвидетельствовать свое почтение сиятельной Евпраксии.

– Но ведь доместик не отдавал никаких распоряжений?

– А разве тебе мало моего слова, Гераклион? – нахмурился император. – Ты проведешь благородную Луцию в мою спальню и оставишь ее там.

Магистр двора распоряжению Валентиниана не удивился. Луция была не первой знатной матроной, которую император принуждал таким образом к любви. И до сих пор это сходило ему с рук. Многие мужья знали или догадывались о шалостях Валентиниана, но ни один из них пока что не выразил свой протест. Промолчит, скорее всего, и Петроний, дабы не потерять расположения своего повелителя. Обычно сводней при императоре выступала благородная Климентина, вдова давно умершего магистра Валериана, это она склоняла матрон к блуду и лично приводила их в покои божественного Валентиниана. Ныне эта сомнительная честь выпала Гераклиону, совершенно равнодушному как к женской красоте, так и к слезам, проливаемым соблазняемыми матронами.

Благородная Луция, видимо, догадалась в последний момент, что ее обманули, и попыталась вырваться из ловушки, расставленной опытными птицеловами. Чем рассердила магистра двора и рассмешила божественного Валентиниана. Император попытался ласковыми словами успокоить расходившуюся матрону. Но то ли речи его звучали не слишком убедительно, то ли у Луции уши заложило от страха, только вела себя эта хрупкая на вид женщина, словно дикая кошка. Она расцарапала щеку императора, чем привела Валентиниана в бешенство. Призванные на помощь рабы сорвали с матроны одежду и связали ей руки за спиной. После чего император сумел-таки удовлетворить свою страсть. Однако сопротивление Луции настолько его рассердило, что он приказал рабам насиловать ее до утра, а потом вышвырнуть из дворца как последнюю потаскуху. По мнению Гераклиона, которое он в осторожных выражениях попытался донести до ушей оскорбленного в лучших чувствах Валентиниана, это было уж слишком. Положим, Луция не заслуживала иного обращения, но следовало подумать о ее муже, высокородном Петронии, которого могло оскорбить такое отношение к его жене.

– Тем лучше, – прорычал Валентиниан. – По крайней мере, я узнаю истинную цену людям, которые клянутся мне в своей преданности.

Рим был шокирован выходкой императора, которую не удалось сохранить в тайне. Рабы слишком уж буквально поняли распоряжение Валентиниана и выбросили обезумевшую, полуживую женщину в одну из сточных канав. Там ее нашли римские вагилы, делавшие утренний обход. К сожалению, Луция не выдержала совершенного над ней надругательства и скончалась через три дня. Все, в том числе и сам божественный Валентиниан, ждали реакции Петрония, но доместик промолчал. И в благодарность за свое молчание был назначен магистром пехоты, к большому неудовольствию префекта Италии Аэция, прочившего на эту должность дукса Ратмира. Недовольство было выражено явно и недвусмысленно, в присутствии многих людей. Старый префект отчитал императора как мальчишку, чем привел того в неописуемую ярость. Валентиниан и прежде бывал несдержан, но история с несчастной Луцией окончательно испортила его характер. В довершение всех неприятностей, обрушившихся на императора, комит финансов Веспасиан встал на сторону Аэция и по требованию последнего выделил деньги из казны на формирование новых легионов.