Крыжовенное варенье (СИ) - Шеховцова Наталья

А капитан Отводов добавил:

— А как же, он ведь прекрасно знал, все это — дешевка, даже к оценщику нести не пришлось.

Цветков отхлебнул кофе, пару раз звякнув ложечкой по фарфоровой ряби, — размешивал сахар.

— Ну, что ж, Ираклий Всеволодович! Мы с майором можем вас поздравить. Вы принимаетесь в штат, считайте, что с сегодняшнего дня ваш испытательный срок закончился.

Отводов как-то сразу засмущался.

— Да я-то что! Мне вон сколько народу помогало. Одна Ольга чего стоит, — и покраснел еще пуще. — Это ведь она и где продавался арахисовый бисквит нашла, и Гридасова на чистую воду вывести помогла.

— Ну, — протянул Свистунов. — Арахисовый бисквит как раз путаницу внес, а не следствию помог.

— Это только поначалу «путаницу», — горячо запротестовал капитан. Цветков со Свистуновым переглянулись с ухмылочкой. — Потом именно этот факт и заставил убедиться, что Сашу Вуда подставляют. Мы сверили график съемок и выяснили, что экс-ведущий должен был в день попытки отравления, и в день накануне выезжать из дома так рано, что магазинчик еще не открылся. За ним присылали служебную машину из телецентра, и водитель утверждает, что они прямиком отправились на работу и нигде по дороге не останавливались.

— Вот как! Мне, конечно, такие подробности не известны. Но то, что у вас был целый отряд добровольных пособников, у нас весь отдел обсуждал. Пытались вспомнить, и не нашли в практике ни одного подобного примера, чтоб потерпевшие так сплотились и помогали следствию… Еще раз поздравляю с зачислением в штат. И спасибо за работу, вам лично и вашим «тимуровцам»…

— «Красным следопытам», — поправил Отводов.

— Да-да, «красным следопытам», — расхохотался полковник.

Едва подчиненные вышли, полковник взялся за телефон. Но тут вошла Зиночка. Стала убирать со стола пустые чашки, обратила внимание на то, что Алексей Степанович застыл на месте с трубкой в руках.

— Вас с кем-нибудь соединить?

— Нет, Зина, не нужно. Я сам, — замешкался. — И посуду… позже.

Секретарша знала, что, ежели шеф обращается к ней просто по имени, без уменьшительного суффикса, — шутки в сторону. Его что-то на самом деле печет и тревожит. Срочно из кабинета, забиться в угол, уткнуться в бумаги и сидеть тихо, пока не позовут! Так и сделала.

Он спланировал этот звонок давно. Поначалу откладывал, боязно было, все ж столько лет прошло. После окончания школы они так ни разу и не встречались с Петькой Коршуновым, тем самым пареньком, с которым подрались из-за Майи Кристаллинской. Потом попенял сам себе: полковник с Петровки, с убийцами да головорезами общается запросто, а старому другу позвонить робеет!

Дом, где жил Петька в детстве, давно снесли, но отыскать бывшего приятеля для прожженного сыщика труда не составило. Уже через день на стол полковника лег ответ на запрос: Коршунов Петр Ефимович, старший научный сотрудник НИИ Высоких технологий. Женат, имеет двоих детей. Проживает по адресу… Телефон такой-то.

Алексей Степанович достал бумажку, и глядя в нее, начал нажимать кнопки на телефонном аппарате.

В трубке послышались длинные гудки.

— Алло! — голос был то ли женским, то ли детским.

— Будьте добры Петра Ефимовича.

«Свекор-Петя, тебя,» — послышалось отдаленное.

«Ну, конечно, разве мог дурашливый, скоморошный Коршунов допустить. Чтобы юная жена сына называла его по имени-отчеству. Насколько помнил Цветков, по крайней мере в юности, Петька относился серьезно только к одной вещи, точнее, к человеку, — к майе Кристаллинской.»

— Слушаю, — мужской баритон был абсолютно серьезным, совершенно не дурашливым.

— Петька?

— Кто это?

— Петька! Это я, Леха-Цветик…

Разговору были рады оба. Такие «звонки из прошлого» всегда согревают душу. Но стройного диалога не получилось, слишком волновались, в основном сообщали друг другу цифры: который год женаты, сколько лет детям и внукам. Договорились свидеться. Пятнадцать минут пререкались, кто к кому едет в гости. Коршунов нахваливал русскую баню на своей даче, а Цветков — финскую сауну на своей… До крупной ссоры, как в детстве, дело не довели. Пошли на компромисс: решили в субботу побывать у полковника, а в воскресенье переместиться к старшему научному сотруднику. По достижении консенсуса, разговор постановили завершить. И Алексей Степанович с широченной улыбкой на лице и легкостью на сердце швырнул трубку в гнездо телефонной базы.

— Где вы, школьные учебники и задания домашние?

Кто теперь сидит за партою, за четвертой у окна? — протянул он, стараясь пищать в подражание незабвенной Майи Кристалинской. Выгнул брови, удивившись собственному экспромту, и почему-то пнул ногой стул.

Печерский монастырь под Псковом, октябрь 1779-го года.

Согбенный пожилой мужик с косматой бородой, опираясь на иссохшую палку-посох шел по деревянному мостику через ров. На старике был сермяжный зипун; коричневого цвета из-под которого торчали замызганные штанины, заправленные во вполне добротные, только жутко изношенные юфтевые сапоги. На голове — какая-то странная и явно не по сезону подобранная шапка наподобие малахая;.

Он ступил на каменный настил, прошел под козырек ворот, держащийся на четырех массивных колоннах, и постучал в маленькое окошко, расположенное аккурат посередине двери.

— Кто? — спросили, даже не приоткрыв проем.

— Я — паломник. Иваном зовут. Из Петербурга. С письмом к игумену, архимандриту Иосифу.

Тяжелая чугунная дверь начала отворяться. Перво-наперво в щелку пролез серый в черную полоску котенок с белыми усами. Прокрался к гостю, опасливо того понюхал, и тут же прытко по штанине вскарабкался на руки. Иван его приласкал и погладил.

За котенком вышел монах в черном платье и высокой скуфье;, из под которой куце выглядывала длинная косичка.

— От кого письмо-то?

— От обер-полицеймейстера Лопухина.

— Идемте.

Вначале его определили в келью. Монах отлучился, потом вернулся. Сказал, что настоятель примет Ивана завтра же. Но прежде тот должен будет отстоять службу во храме и исполнить послушные работы.

Паломник согласился.

Келья его сходствовала с выдолбленной в скале пещерой, пологие своды потолка плавно переходили в такие же неровные, вогнутые, будто внутренняя часть щита, стены. Точно помещение силилось само себя раздать вширь… Откидной стол, откидная скамья, и жесткая деревянная полка-кровать.

И хотя позже ему принесли тюфяк, подушку и одеяло. Спал он все же прескверно. С непривычки, али от волнения. Ведь за свою почитай шестидесятилетнюю жизнь в россейской столице, он редко куда отлучался. А коли отлучался (это уже в последние полтора десятилетия, со времен восшествия на трон матушки Екатерины), так был принимаем с почтением, селился в лучших апартаментах и угощался лучшей стряпней.

Здесь же, в монастыре, на ужин вовсе ничего не выдали. Утром, натощак, — служба. И только потом удалось хлебнуть чечевичной похлебки в трапезной. Похлебка была так себе. А вот местный монастырский хлеб удался на славу. Еще теплый и мягкий, пахнущий кислыми дрожжами и, почему-то, свежим ветром.

Ивана хотели как раз на пекарню в послушники и определить. Но он показал на свои испачканные штаны:

— Куда мне в пекари, мне бы в сад-огород, клумбу перекопать, или дорожку камнем уложить.

И его отправили сгребать листья под деревьями.

В основном это были липы, не высокие. Листочки у них желтенькие, как потерявшие сок от подавленных чувств сердечки. А Иван их безжалостно граблями, да граблями… Время от времени поднимал голову, смотрел на небо, будто что-то прикидывал. Неудовлетворенно качал головой и снова за работу.

После обеда монах собирался доложить о новом госте с письмом настоятелю, но паломник упредил. Посмотрел, согбенный, этак, снизу, с заиском:

— Дело у меня к архимандриту Иосифу сложное, но неспешное. Связано с тягостными для меня ошибками. Прежде, чем их исправлять пред людьми, хочу покаяться пред Богом. И дождаться от него знамения, что молитвы мои услышаны, и я прощен.