Амеде Ашар - В огонь и в воду

— Что же надо делать?

Принцесса, взяв обе руки маркиза, сказала в порыве радости:

— Ах! Я знала, что вы меня послушаете и что мой голос найдет отголосок в вашем сердце!

— Я пока ничего еще не обещал… Объяснитесь, пожалуйста…

— Графиня де Монлюсон поехала в Вену единственно для того, чтобы быть ближе к графу де Монтестрюку…

— Что, разве она его тоже любит?

— А вы этого не знали?

— Значит, весь свет его любит, разбойника?

— Человек, который желает жениться на ней только ради богатства и титула, решился воспользоваться случаем, чтобы похитить ее…

— Вот это очень мило!

— А что совсем уж не так мило, так это пользоваться беззащитностью одинокой женщины, чтобы принудить ее взывать к состраданию похитителя.

— Тьфу, какая мерзость! Ну, моя страсть к приключениям не доходит до таких подвигов.

— Я никогда в этом не сомневалась…

— А как зовут этого ловкого человека?

— Граф де Шиври. Он ускакал вперед; он уже, вероятно, в Зальцбурге и, поверьте, ни перед чем не остановится, лишь бы добиться своей цели. Именно для того я и еду к ней, чтобы предупредить, предостеречь ее от этого страшного Цезаря…

— Вы? Хоть вы и принцесса, а все-таки женщина, да еще и одна; что же вы можете сделать?

— Епископ Зальцбургский — мой родственник. Я уверена, что по моей просьбе он даст мне конвой, чтобы защитить графиню де Монлюсон от всякого покушения. Тогда пусть попробует граф де Шиври дотронуться хоть до одного волоска на ее голове!

— И все это оттого, что Монтестрюк ее обожает?

— Да, оттого, что он ее обожает.

Принцесса сказала это таким нежным и печальным голосом, с такой жгучей горестью и с такой покорностью судьбе, что маркиз был тронут до глубины души.

Она заметила это по его глазам и, улыбаясь, произнесла:

— Не жалейте меня. В этой беспредельной преданности, из которой состоит теперь вся жизнь моя, есть тайная прелесть, какой я прежде и не подозревала. В мыслях нет больше ни малейшего эгоизма… дышишь, действуешь, надеешься — все для другого… Очищаешься душой в этом жертвенном огне, становишься лучше… Это, может быть, и не то, о чем я мечтала, но это несравненно выше! На Востоке, говорят, вдовы приносят себя в жертву, чтобы не пережить любимого мужа… Почему же христианке не пожертвовать собой ради счастья любимого человека? Неужели разбить свое сердце трудней, чем сжечь тело? У меня хватит на это храбрости, и, может быть, мне многое простится в последний час за то, что я так любила.

Маркиз отер слезы украдкой.

— Черт знает что такое! Вот уж я плачу, как ребенок! — сказал он.

Он взял обе руки принцессы и принялся целовать их одну за другой, потом вдруг вскрикнул гневно:

— И он не у ваших ног, язычник проклятый!

— Вы поедете со мной, я могу на вас рассчитывать, не правда ли? — спросила Леонора, уверенная теперь в победе.

— Всегда и во всем; еду, куда прикажете.

— Ну так поскорее!.. Нельзя терять ни минуты! Бросим эту развалину и на коня! — сказала принцесса решительно.

— Да вы не удержитесь в седле!..

— А вот увидите!

В ближайшей деревне нашлись лошади не только для принцессы Мамиани и маркиза де Сент-Эллиса, но и для всех их слуг. До Зальцбурга доехали быстро и без всяких приключений. Принцесса отправилась прямо к его преосвященству епископу Зальцбургскому, своему родственнику, который имел и духовную, и светскую власть над своим добрым городом и над его округом; а маркиз пустился отыскивать графиню де Монлюсон и графа де Шиври.

В гостинице ему сказали, что они уехали на рассвете.

Читатель не забыл, вероятно, что капитан д’Арпальер, навербовав себе шайку в самом гнусном трактире Зальцбурга, позволил новобранцам осушать и бить кружки сколько угодно, но с одним условием — быть всегда готовыми отправиться в поход. В тот же вечер он сообщил обо всем графу де Шиври, уверив его, что с такими головорезами он ручается за похищение всех герцогинь мира.

— Только мне кажется, что было бы вернее испытать как можно поскорее их усердие. Знаете старую пословицу: «Куй железо, пока горячо». Кроме того, на случай никогда слишком полагаться не следует — проклятый Монтестрюк может пронюхать о таких вещах, которых ему знать не следует, и стать нам поперек дороги. Итак, я того мнения, что надо поторопиться.

— Да и я так же думаю, — подтвердил Цезарь. — Еще одно слово. Для того чтобы разыграть свою роль как можно натуральнее, прежде всего необходимо, чтобы я вас не знал вовсе. Следовательно, при первой же схватке не удивляйтесь, если я тоже выхвачу шпагу.

— Я так и думал… только действуйте, пожалуйста, помягче.

— Меня одолеют и обезоружат, а потом само Небо приведет меня в скромный приют, куда увлечет заплаканную красавицу бесчестный похититель.

— И благодарность совершит остальное… Будьте спокойны, приют будет самый таинственный и безмолвный.

После этого разговора Цезарь принялся убеждать кузину покинуть Зальцбург как можно скорее. Решено было выехать в конце недели на рассвете.

Когда был назначен день отъезда, капитан побежал в трактир. Судя по раздававшимся оттуда песням и крикам, не могло быть никакого сомнения, что вся шайка в полном сборе.

— Вставай! — крикнул он, входя. — Выступаем сегодня ночью. Вот вам на ужин. — И он бросил на залитую вином скатерть два или три испанских дублона.

В ответ раздалось ура, и все встали.

— Будьте готовы к полуночи, — продолжал капитан, — и запаситесь оружием. Нам нужно стать на дороге у людей, провожающих одну знатную особу, и похитить ее. Может статься, там будут слуги с задорным нравом, которые захотят вмешаться. Повалите наземь всех чересчур горячих и любопытных… Надеюсь, никто из вас не услышит стонов и воплей дамы?

— Ну, они ведь вечно стонут… Мы будем глухи и немы, — ответил Пемпренель за всех.

Горожане, которые выходили, покачиваясь, из пивоварен и кабаков доброго города Зальцбурга, могли видеть среди ночи, пока дозор его преосвященства епископа блуждал по темным улицам, отряд всадников, ехавших к предместью правильным строем вслед за командиром огромного роста.

Выехав за город, капитан д’Арпальер смело пришпорил своего коня и направился в горы. Он знал отличное узкое ущелье, будто нарочно созданное для засады.

Через несколько часов после выступления этого молчаливого отряда граф де Шиври с гордой улыбкой подавал руку графине де Монлюсон, садившейся в карету со своей теткой, чтобы ехать по той же самой дороге. Солнце вставало в горах Тироля и освещало их свежие вершины. Розовые облака на небе внушали мадригалы Цезарю, который сравнивал их нежные оттенки с румянцем Орфизы и с ее алыми губками.