Владимир Топилин - Серебряный пояс

— Смотри у меня, не подведи!

Анна Семеновна, узнав, что сына собирают на медвежью охоту, тут же побелела:

— Как так? Да он только два раза медмедя видел…

— Но! Ты мне еще! — загремел грозным голосом Григорий. — Мужику двадцать пять годов, картошка в штанах переросла! А ты ему — указ! Соску в дорогу дай!

Матушка замолчала, уткнулась глазами в платок, негромко зашептала сыну на ухо:

— Ты уж, Ваня, за кедрами хоронись!

— Маманя! Что вы? Люди смотрят! — сконфуженно ответил Иван.

— Собак своих закройте, чтобы под ногами не путались, — нервно попросил Михаил, седлая своего Карьку.

Когда все было готово к дороге, медвежатник отозвал Ивана в сторону, протянул телогрейку Натальи:

— Надень!

— Зачем это? — удивился парень.

— А когда вдруг бежать надумаешь, посмотри, во что одет: как на тебя потом твоя девка смотреть будет.

Михаил отпустил собак. Зверовые кобели — отец и сын — метнулись по поляне, одним махом перепрыгнув речку, растворились в тайге. Охотники сели на коней, закинули за спины ружья, тронули уздечки:

— С Богом!

Впереди, спокойно направляя в хребет Карьку, поехал Михаил Самойлов. За ним, повторяя след, на Гнедко — Иван. Сзади, у приземистых домов, провожая, собрались все жители старательского поселка. Осеняя крестом дорогу, молились женщины. Впереди, перед мужиками, гордо скрестив на груди руки, стоял отец, Григорий Феоктистович. Где-то в сторонке, в окружении подруг, будто поправляя на голове платок, махала рукой встревоженная Наташа.

Михаил косо посмотрел за спину, сурово сплюнул через левое плечо: «Однако не к добру выстроились. Провожают как насмерть… Как бы чего не случилось».

На первом прилавке, перед крутым взломом Михаил приостановил Карьку, поджидая Ивана. Когда тот поравнялся лошадьми, медвежатник негромко наказал:

— Отсюда тише поедем, чтобы кони не запарились. В нашем деле надо дышать спокойно, чтобы меньше шуметь. Зверь-то запалившегося человека за две версты чует, — и уже с улыбкой, стараясь успокоить напарника другими мыслями, напомнил о синяке: — Что, Ваньша, пострадал за любовь свою?

Иван хмуро отвернул голову, сурово ответил:

— В следующий раз я ему винта накручу. Пусть спасибо скажет, что сучок под пятку попал… Споткнулся я, а он вороном налетел.

— Ну, ладно уж. Чего там? Дело молодое! Еще на свадьбу своего соперника позовешь. Без этого не бывает. А что, Ваньша, как медмедя приходилось бить?

— Так, по случаю. Один раз с коня, далеко пулял: через поляну из этой фузеи. Ехал по логу, а на другой стороне зверь пасся. Показалось мне, что это сохатый. Большое расстояние, а все одно, дай, думаю, попробую, попаду или нет? Ну, и прицелился ладом, жахнул! Дым рассеялся — нет никого. Поехал посмотреть, а Карька храпит, не идет. Привязал коня, а сам кустами. Подошел, а там медведь доходит… Удачно получилось. А второй-то раз смешно вышло. В прошлом году за рябчиками пошел. Иду себе, в пикульку насвистываю. В стволе — дробь мелкая. В березняке рябчик откликается. Я крадусь к нему потихоньку. Иду, самому шагов не слышно. Стал через полянку проходить, все внимание вперед. Вдруг слышу: рядом кто-то сопит. Голову повернул, а в трех шагах, слева, медведь спит. Морду вытянул, глаза закрыл, на солнышке греется. От удовольствия только норки свистят. Тут уж мне делать нечего: струхнул я маленько. Как есть, стволом повел да и выстрелил между ушей.

— Ну и?..

— Что и?.. Тот даже не вздрогнул, сразу помер.

Михаил захохотал, качаясь в седле:

— Вот те! Проспал медмедь свою шкуру! Представляю, как все было…

Когда пыл веселья медвежатника немного остыл, охотник прищурил глаза, посмотрел парню прямо в лицо:

— А вот так, на сход, когда зверь неподалеку будет, куда целить будешь?

— В бок, куда же еще? — уверенно ответил Иван.

— В бок — понятие растяжимое. Можно и по требухе врезать! — и, уже поучая: — Когда зверь к тебе стороной стоит, в плечо целься, в самую лопатку, что из-под шкуры выпирает: самое убойное место! Если прямо стоит, на четырех костях, в лоб никогда не бей: пуля всегда рикошет даст.

— А куда же тогда бить? — растерялся Иван.

— В грудь бери, старайся медведя в дыбки поставить. Брось ему что-нибудь навстречу — рукавицу или другой предмет. Пока он будет его рвать, у тебя будет время не только хорошо прицелиться, но и отскочить в сторону, чтобы грудь увидеть.

— А как делать, если он на тебя в прыжке идет?

— Здесь вопрос! Увидишь, как медведь приосанился, на передние лапы приземлился в беге, тут же сразу поверх головы бей. Тут всегда давно рассчитано: пока ты пальцем на курок надавишь, да курок на пистон упадет, будет выстрел, пуля из ствола вылетит, пройдет ровно столько времени, что на месте головы грудь представится. Как раз и угадаешь в убойное место.

— Ну а как задом стоять будет?

— Задом? Так старайся, чтобы зверь к тебе задом не стоял, повернулся: крикни, обрати на себя внимание. В крайнем случае, когда побежит от тебя медведь, также в угон, бей в хвостик в то время, когда он на передние лапы приземлится. Опять же, пока пулька долетит, зверь в прыжке будет, заряд в хребет угадает. А в общем-то, Ванюшка, не пыжься. Думаю, все ладно будет. Собаки хорошие, удержат зверя. Может, тебе и стрелять не придется, — подбодрил медвежатник молодого напарника и прищурил глаза. — Что, поджилки-то трясутся?

— Что ты, дядя Михаил! — поправил осанку Иван. — Думаю, не побегу!

— Это хорошо, что не побежишь, — кивнул Михаил. — Тогда, знать, поехали, — и тронул поводья своего послушного мерина.

Иван — за ним. Одной рукой уздечкой правит, другой, правой, приклад фузеи за спиной оправляет, вовремя убирает в сторону длинный ствол — бережет ружье от ударов. Дай сам успевает головой крутить, от сучков и веток пригибаться. Не праздный час, еще по лицу веткой хлестанет, глаз выбьет: в тайге хлама много.

Едет Иван за медвежатником, а сам все думает. «Эко, как у него все ловко получается: взял, прицелился, выстрелил. Будто по пеньку учит стрелять. А ну как медведь в мах пойдет, как выбрать, где у него голова, а где лапы? Когда конь в рысь бежит, непонятно, где и что. А здесь — зверь! Вон, в прошлом году случай на Чибижеке был: медведь мужика лапой зашиб. Один раз ударил, а у того дух вон! Остается только надеяться, что Михаил убьет бродягу с первого раза, да и собаки вовремя остановят, задержат разъяренного хозяина тайги. Тогда и я пулю сохраню…»

А собаки у Самойлова Михаила действительно хороши! С местными приисковыми дворнягами никакого сравнения нет. Оба кобеля крепкие, сбитые, поджарые. На высоких ногах, с коротким телом. Шерсть густая, трехцветная: черный, серый, рыжий. Что удивительно, волос прямой, как у волка. Хвосты калачом в полтора оборота завернуты. Уши, как пламя свечи, всегда вверх смотрят. Характеры строгие. Для чужих людей равнодушные. У другого человека из рук никогда еду не возьмут. Слушаются только хозяина. Ну, а уж на охоте, особенно по зверю, говорят, цены нет. Многие охотники приезжают к Самойловым щенков просить, большие деньги предлагают. Да вот только медвежатники не всем свою породу отдают. Да это и правильно: отдашь хорошего щенка от своих собак, от тебя охотничья удача отвернется. Так говорят старые, опытные люди тайги. А предки всегда правы.

Одного из кобелей зовут Туман. Ему шесть лет. За свою жизнь он повидал много зверя. Знает, как держать медведя за штаны, может крутить сохатого, легко распутывает соболиные стежки. Характер у пса спокойный, сдержанный. В каждом его движении чувствуются воля, свободолюбие, упорство, настойчивость. Он знает себе цену! Передвигается гордо, хладнокровно. К своим соплеменникам, приисковым лайкам, относится пренебрежительно, не обращая внимания на запальчивые склоки и возмущения себе подобных. При первом появлении на прииске Туман сразу показал, кто здесь главный. Схватил за загривок и дал взбучки местному вожаку Цезарю, который считался непревзойденным королем лохматой братии. В три секунды уложив соперника себе под ноги, кобель навсегда растворил ярые надежды задиры на власть, тут же взял временные бразды правления стаей в свои клыки. Побежденный Цезарь позорно ретировался под завалинку, злобно наблюдая, как сын Тумана, трехлетний Тихон, пробегая мимо, приподнимает заднюю ногу на завалинку для метки.

Тихон — зеркальная копия отца. Унаследовав все гены, кобель трепетно копирует наследие предка. Не было случая, чтобы Тихон хоть намеком, взглядом попытался возразить отцу или перечить человеку — хозяину. Суровые уроки таежной жизни Тихон схватил на лету. Он был яркой, невосполнимой половиной добытчика на промысле. Одна лишь черта в поведении — излишняя меланхолия, унаследованная им от матери, доставляла ему некоторые неудобства. Питомец был тяжел на подъем, ленился перейти от дождя под дерево, любил крепко и долго поспать, но беззаветно, преданно любил детей. Когда последние вдруг начинали его таскать за лапы по земле, Тихон лишь томно стонал от кочек, но так и не мог поднять головы, чтобы убежать от своих мучителей. За что и получил свое спокойное имя в честь одноименного гольца в вершине Сисима. Однако в тайге Тихон преображался. По отношению к зверю он становился агрессивным, жестоким. Молодой кобель знал свое место в этой жизни и, под стать отцу, честно нес в своих клыках бремя зверового воителя, освободить от которого его могла лишь только смерть.