Александр Сурков - Пираты сибирского золота

   Он-то двигался почти рядом по звериной тропе, опасаясь засады на той. Далее он сообщил, что из своего он не обнаружил заплечной сумки с 10 фунтами золотого песка хорошей пробы и странным блестящим прозрачным камешком, который легко резал стекло и весил более  2-х золотников (40 карат). Этот камешек лежал вместе с мелкими самородками в головке золотого концентрата на проходнушке[8], которой он мыл золотоносные пески на своём последнем, уникальном по содержанию золота, участке.

   Сзади в тайге поднималось зарево от поджога. На вершинах деревьев плясали отблески огня и сквозь ночь опять же над деревьями поднималось тёмно-вишневого цвета облако дыма. Когда они вошли в зимовье, ударил первый раскат грома. Над тайгой засверкали молнии, и эхо многократно повторяло могучие удары, сотрясавшие ночь. Засветив лампу, занавесив окна, измученные мужчины сели к столу, и выпили за спасение и удачу. Дождь с грозой ослабли к утру, а с выходом солнца и вовсе прекратился. Бывший болотный страдалец не встал. Ему здорово немоглось. Хозяин напоил его чаем с лепёшкой и заметил, что случившееся с ним приключение напрочь выбило из головы, что именно сегодня кончается седьмица, отпущенная для отдыха и за ним должен приехать Семён на нароченной телеге, только придётся версты три пройти пешком, а потом с полверсты по гати через болото, до того места, куда может подъехать телега. Старик опять принял валерьяновые капли и сказал, что полежит ещё немножко, а путь, который придётся пройти до двухколесной дороги, не проблема, было, что и в худшем состоянии последние два-три года приходилось одолевать и поболее. Сурова беспокоило, не осталось ли чего на виду  у сожжённой берлоги. Он взял  карабин  и  отправился  поглядеть.  Горелая  яма и земля в направлении вчерашнего ветра, саженей на двести —  всё было чёрное. Кое-где парили обгорелые пни. Яма просела под сгоревшими сучьями, на её поверхности во впадине были только зола и прибитый дождём пепел. Другого на поверхности видно не было. Рядом с ямой в тайге открытого огня и дыма не наблюдалось, только кое-где поднимался парок. Успокоившись, он вернулся на заимку. На завалинке сидел Василий Авенирович.

     — Что, беспокоишься, ходил смотреть, не осталось ли чего? — спросил старик.

— Однако так. От варнаков даже духа не сохранилось — гарь. Ну вот, всё, как хотели, — ответил пришедший.

   Старик подошёл к Сурову, по-мужски обнял его и произнёс такое, от чего тот несколько сдурел:

     —  Во что, друг любезный, глянулся ты мне, а жить осталось не так уж и много, хотя я по возвращении собирался уйти в монастырь. Всё, чем владею, хотел передать Божьим людям, однако грань жизни и смерти, прошедшая через Гнилое болото, и моё случайное спасение благодаря тебе, наше избавление от варнаков, подсказали мне иное решение. Если ты согласен поселить меня в твоём доме и пообещаешь мне крепко, что остаток жизни я не буду видать забот о тепле и пропитании, всё, что имею, отпишу тебе. Я в этой жизни совсем один, ты в силе, спас меня, и по собственному разумению я тебе по гроб обязан. Построишь у себя во дворе мне избушку. В ней  я  проведу остаток жизни,  сколько отпущено.

Нонешней зимой городской лекарь сказал мне, чтоб я не рвался, много пеше не ходил и успокоился. Я всё не верил — проверял его слова. А мне только тяжело. Таёжные случаи и тропы уже не по мне. Что ты на мои слова ответишь?

   Василий замолчал, глядя в упор на Демьяныча. «Во привалило,— мелькнуло в голове купца. — Старик меня не стеснит, а советчик толковый, да и человек, видно, бывалей бывалых». Глядя старцу в глаза, Константин Демьяныч ответствовал:

     — Будь в надежде, всё, о чём ты говорил, сделаю в лучшем виде, обихожу, упокою, привезу лучших врачей и лекарей, приставлю человека для всяких поручений. Живи и будь мне отцом.

— Целуй крест для твёрдости своих слов.

   Старик достал массивный искусно сделанный золотой крест на смоляном шнурке, и Суров приложился к нему.

     — Послушай, — воскликнул купец, — ведь когда я тебя тягал из болота, креста-то на тебе не было!

     — Действительно, не было креста — варнаки его сорвали да делить хотели, бросив в котомку с моими вещами. Я его там под клеёнчатой папкой нашёл.

   Так вот с тех пор старец Василий Авенирович Дворжевский, ставший Поповым, поселился в доме Константин Демьяныча Сурова на правах родственника-старца Василия, заняв флигелёк во дворе его дома.

   Именно к нему за советом по поводу Тимохи и направился купец, несмотря на поздний час и изрядное количество хмельного, принятого в корчме. Именно он был тем «верным человеком», который уже много лет мудро, умно, часто как заправный шахматист, подсказывал и советовал в решении любых вопросов по жизни, торговле, золотопромышленному  делу и делам особым, не для чужих.

Когда купец вошёл, старец стоял на коленях перед иконой и молился. Хозяин знал, что пока тот молится и шепчет молитву, его беспокоить нельзя.

Вытащив за цепочку часы и взглянув на них, тихо присел к столу. «Однако второй час ночи, а старик ещё и не ложился», — подумал Суров.

   Василий встал и, обернувшись, поздоровался, на что купец ответил, что, мол, сегодня виделись.

     — Так запамятовал, что другой день в начале, — отметил Василий Авенирович. — По делу или душа разговора просит? — осведомился старец.

— И так, и так, — ответил хозяин.

   Вошедший в домик слуга из прихожей шумнул, что самовар готов, и исчез.

   Старик внёс самовар, поставил на стол и споро приготовил всё необходимое для чаепития.

   Рассказав о предложении Тимохи и свои сомнения по этому поводу, добавил, что золото крепкое, самородки очень приглядистые и что такое количество металла — чай, полсезона работы для трёх человек или сезон работы одиночной. Василий стал расспрашивать про самородки. Намётанный глаз Сурова приметил среди присмотренных самородков один, напоминающий дубовый листок. Он описал внешний вид этого самородка. Вдруг Василий Авенирович спросил:

    — А с узкого конца самородка ты не видел ли шестигранной дырочки?

Купец с удивлением отметил, что про дырочку он забыл сказать.

— Была!

     — Ну вот, — воскликнул старец, — мне кажется, я эти самородки знаю, так что, когда явится этот Тимоха, позови меня — разберёмся.

   Что-то заскребло в душе Константина Демьяныча, какое-то предчувствие или растущее сомнение. По тем временам частное золотничество временами было связано и с воровством, и с разбоем, и с душегубством. Суров это знал лучше других, а вот Василий, как это понимал купец, до конца всего, что знал, никогда не рассказывал.