Валентин Тарасов - Чеслав. Воин древнего рода

— Ты сказал эти слова. А я наконец-то их услышал.

Но это какая-то несуразица. Вышата не мог быть сыном его отца. Не мог!

Но именно он убил Велимира! И только что сам сознался в этом!

Нож в руке Чеслава давно готов был к действию. Оставалось только сделать несколько шагов. И не важно, что противник его тоже вооружен. Кровь за кровь! Кровь за кровь!..

Но слова Вышаты, опередив, остановили его:

— Велимир познал мать мою Яру… и любился с ней тайно, а за жену взять не захотел. Уж не знаю отчего… И даже когда узнал, что я у нее забился под сердцем, решения своего не изменил и дитя не признал. Сына, меня, не признал своим! Мать никому не сказала, от кого понесла. Может, из-за того, что любила его преданно? А может, из-за того, что боялась: не будет веры в племени словам ее. Смолчала… А Велимир другую взял, ту, что твоей матерью стала. Я же родился и рос байстрюком, не зная отца своего, крови своей и рода предков. Вылупком безродным! — Лицо Вышаты, до этого бесстрастное, исказилось в гримасе боли и обиды жгучей. — Пока мал был, непонятлив, то и забот про то не ведал, а как подрастать стал, то и почуял, что неладное вокруг меня деется. Взгляды косые, смешки да ухмылки, перешептывания… А уж если напроказничаю по малолетству, то слова обидные да непонятные, как плевки и шипение змеиное. Даже дед по матери, и тот в сердцах хулой обжигал. Мать утешала, говорила, что люди просто по злобе болтают. Только бывало иногда, смотрела она на меня да слезами горькими заливалась, пряча их от меня. А я все одно замечал. А потом я чуть подрос и понял, что у других-то не только матери, но и отцы имеются, да и спросил родительницу про своего. Уж не помню, что она мне первый раз ответила, а вот с тех пор, как вспомнить могу, так молчала в ответ да губы кусала. Видать, нелегко ей было, бедолашной, ох как нелегко с той мукой-позором жить. Да терпение то было не бесконечным. Было, было и иссякло. Разбудила она меня как-то ночью. Целовала и шептала слова нежные да ласковые… И плакала… А под конец призналась, а скорее наказала, чтобы запомнил я хорошенько, что вовсе не безродный я, что отец, породивший меня, Велимир. Я спросонья все то слушал, да мало что понимал, но про отца крепко запомнил, потому как давно о том знать хотел. С тем и заснул. А потру проснулся, кинулся, а матери-то ни в хижине, ни в селении нет. С того времени и сгинула она. Но слова про отца остались-то со мной… — Вышата немного помолчал, губы его скривились в улыбке. Но затем лицо вновь стало спокойным. — До этого я видел Велимира в селении каждый день, и для меня, мальца, он был один среди многих других мужей племени, ничем особенно неприметный. Теперь же я посмотрел на него другими глазами. Он показался мне гораздо красивее, разумнее, сильнее других. Да что там, он стал для меня сродни идолам, да простят меня Великие! Единственным! Отцом! Давно искомым моим родом, кровью! Но отчего же он не обращает на меня, своего сына, никакого внимания? Я нарочно столько раз старался попасться ему на глаза, выделиться среди других мальцов, даже чем-нибудь угодить. Но для него меня словно не существовало. Или он того показывать не хотел. А я же видел, как он при этом пестует сынов своих, тебя и Ратибора, поучает их словом, примером, лаской, а часом и суровостью. А мне хотелось, как же мне хотелось, чтобы хотя бы прутом или палкой отходил меня, но заметил! Однако и этого не мог получить! И тогда я, долго не решаясь, все же сам подошел к нему. И сказал, что знаю про то, что он, Велимир, отец мне… Он долго смотрел на меня и молчал. И я понял, почувствовал, что он знает об этом. Знает, что я, Вышата, сын его!!! — Свободной от ножа рукой Вышата вытер лицо от выступившего пота, хотя жара уже давно спала. — После того долгого молчания, которое мне показалось жгучей пыткой, Велимир сказал, что это вовсе не так. Что я не сын ему и что даже думать об этом не должен. А должен забыть и никогда больше не произносить слов тех! Забыть!.. А я знал, видел, что говорит он неправду, потому как не мог смотреть прямо в глаза мне. Сыну своему! Он ушел, а я, малец неразумный, еще долго не мог двинуться с места, потому как чувствовал, что не могу шагу ступить — земля подо мной шаталась. Почему он не признал меня? Долго я после того провалялся в горячке неистовой. Бабка уж думала, что помру, все понять не могла причины той хвори. Да ничего, выжил, выдюжил, поднялся. Однако думать про то, что Велимир отказался от меня, не перестал! Да и любить его сыновней любовью тоже тогда еще не перестал. Чего я только не передумал, чтобы оправдать его слова и решение! Может, вся причина во мне? Может, я какой-то не такой?.. Сперва мне и самому казалось, что я не такой, как все, как вы с Ратибором, иначе с чего бы это отцу не признать меня, рожденного от его плоти? Уж как я просил Даждьбога нашего указать отцу путь к прозрению! У бабки столько кур передушил и отнес в капище к жертвеннику! Да только тщетно… Велимир только пуще прежнего не замечать да сторониться стал меня. Тогда я… — У Вышаты перехватило дыхание, но он справился. — Тогда я мало-помалу начал притворяться ущербным, чтобы ему совестно было, что я, его порождение, вот таким выродком становлюсь. Думал, что, может, пожалеет!..

— А мы ведь все думали, что ты в самом деле неразумный, — невольно вырвалось у Чеслава.

И неудивительно. Он столько лет знал Вышату таковым, а теперь оказалось…

— Да ты сам неразумный, и все остальные, все племя. Думали, что Вышата недоумок? Блажной?! А я уж постарался! Даже бабка моя, и та поверила, бедолашная. Жалела! Одним Великим было известно, что это не так!.. Да Велимира не проняло и это. При встречах лицо воротил. Но время шло, я рос. А со мной и обида. Но я еще имел надежду, что отец одумается и протянет мне родительскую руку. И на людях блажил, а сам, вдали от всех, познавал те премудрости, каким вас Сокол обучал. — Парень вдруг неожиданно захохотал. — А лук Вышате большой подаришь? Чеслав обещал?.. — спросил он, хохоча и куражась с тем выражением, с которым спрашивал прежний Вышата. Но тут же оборвал смех. — Да я стрелять из лука могу не хуже других, а то и метче. Помнишь, на поляне у Светлой Лады, когда ты с Зоряной шептался, в твою сторону стрела полетела? Так это я тебя пугануть решил. А ты на чужака тогда подумал, олух! — снова усмехнулся Вышата, но уже невесело. — Я хотел быть не хуже других, не хуже Ратибора, тебя, Чеслав. Хотел, чтобы Зоряна смотрела на меня как на парня достойного! Как смотрит на тебя! Я хотел, чтобы меня, Вышату, как и вас, посвятили в мужи моего рода и племени. И благословил на то меня Велимир… Перед празднеством посвящения я снова решил поговорить с ним. Встретил его как-то в лесу, чтоб не на глазах других. Здесь ему уж незачем было сторониться меня, слушать стал. Я сказал, что если он признает меня за порождение свое, то блажь напускную отброшу, повинюсь перед племенем и буду ему за сына достойного и любящего. На что он разгневался и сказал, что он, может, и породил меня по молодости горячей, неразумной, а может, и не он вовсе… Нет у него веры в том полной, а потому и нет у него сына такого, и никогда не будет. И что мать моя… сама… сама неразумной была… Кажется, так сказал, я не помню точно. И прогнал. И тогда я возненавидел его. Вот во что моя любовь переродилась! Как же я его возненавидел! Люто!!! — Внезапно Вышата резко вознес руку с ножом и с диким ожесточением рассек воздух многократно, как будто хотел поразить, уничтожить нечто, возникшее перед ним. Хотел, но не мог. Затем рука его обессиленно опустилась.