Белларион - Сабатини Рафаэль

— Вспомните, как Белларион послал своих людей удержать мост в Карпиньяно, пока вы возились со своими наплавными мостами. Его намерения не всегда очевидны для таких тупиц, как мы с вами, Карманьола.

Карманьола злобно посмотрел на него.

— Мы обсудим это чуть позже и в другом месте, — пообещал он ему. — Вы использовали выражения, которые моя честь не позволит мне забыть.

— Может быть, и неплохо, если вы хорошенько запомните их, — ничуть не смутившись, отозвался Уголино. — А теперь, мадонна, позвольте откланяться. Через час моя кондотта уходит из лагеря.

Она с болью взглянула на него.

— Я очень сожалею, мадонна, — ответил он на ее взгляд. — Поспешные умозаключения соблазнили меня уклониться от исполнения своего долга по отношению к принцу Вальсассине, и теперь я должен немедленно исправить сделанную мной ошибку.

Он низко поклонился ей, взял со стула свой плащ и, позвякивая шпорами, направился к двери.

— Эй, постойте-ка! — выпалил ему вслед Карманьола. — Прежде чем вы уйдете, мы должны свести счеты между собой.

Уголино повернулся на пороге и выпрямился во весь свой внушительный рост.

— Я предоставлю вам такую возможность лишь после того, как получу ответ на свой вопрос: дурак вы или злодей, — сказал он, — и только в том случае, если выяснится, что вы — дурак.

— Ваше высочество, позвольте мне задержать его, — обратился к принцессе Карманьола, побледневший от гнева и унижения. — Нельзя дать ему уйти.

Но она отрицательно покачала головой.

— Нет, синьор. Я никого насильно не задерживаю здесь. И капитан Уголино прав, как мне кажется, в своем решении.

— Прав? О Боже! Как он может быть прав? — подняв глаза к крестовому своду потолка, возопил он и повернулся к остальным капитанам: — А вы? — спросил он. — Вы тоже не прочь чем-то оправдать свое неповиновение?

— Синьор, если мы все совершили ошибку, мы должны честно признать это, — поспешил ответить ему Беллуно, который был офицером его кондотты.

— Я рад, что у вас осталась хоть капля честности. А у остальных? — окинул он гневным взором трех других капитанов.

Они закивали в знак согласия с Беллуно, но дезертирство даже их всех не нанесло бы такого ущерба его армии как уход Уголино, чья кондотта насчитывала почти тысячу человек.

— Мы забыли о нашем посыльном, — сказала принцесса.

Карманьола взглянул на него с таким видом, что, казалось, с радостью свернул бы ему шею.

— Ты можешь идти, мальчик, — сказала она ему. — Ты свободен. Отпустите его, — велела она стражникам.

Солдаты увели обрадованного паренька, а вслед за ними вскоре последовали Беллуно и другие капитаны.

— Как бы там ни было, Теодоро добился чего хотел, — устало откинувшись на спинку кресла, сказала принцесса. — Что же нам теперь делать?

— Если позволите, ваше высочество, — масляным тоном промолвил Барбареско, — то я посоветовал бы вам последовать примеру Уголино да Тенды. И пусть ваши капитаны вернутся к Беллариону, которому они присягали на верность.

— Вернутся? — откликнулся Карманьола и наклонился к его лицу с высоты своего огромного роста. — И оставят Верчелли?

— А почему бы и нет? Если Белларион хотел снять осаду, значит, у него был другой план.

— Мне наплевать на его планы, и я никогда не присягал ему на верность. Я давал клятву верности герцогине Беатриче, и у меня есть приказ герцога Филиппе Марии взять Верчелли. Я хорошо знаю свой долг.

— Вполне возможно, Белларион придумал какой-то иной способ, чтобы поставить маркиза Теодоро на колени, — медленно проговорила принцесса.

Карманьола ошеломленно уставился на нее.

— О, мадонна! — почти с отчаяньем воскликнул он. — Ваше великодушие готово сыграть с вами злую шутку. Как можно так быстро изменить свое мнение о человеке, которому вы не доверяли многие годы, считая его закоренелым мошенником?

— Что мне оставалось делать, когда я узнала о своем прискорбном заблуждении?

— Не спешите с выводами, ваше высочество. Вспомните, что сказал Беллуно о Белларионе в ту ночь, когда был разрушен мой мост: никогда не поймешь, что у него на уме.

— К своему стыду, мессер, я должна признаться, что именно по этой причине я обманулась в нем.

— А почему вы думаете, что не обманываетесь сейчас?

— Но вы же слышали, что сообщил мессер Барбареско.

— Зачем мне кого-то слушать? Я верю тому, что вижу, тому, что подсказывает мне здравый смысл.

Она искоса взглянула на него, и линия ее губ стала жестче.

— Вы до сих пор еще считаете, что можете безоговорочно полагаться на его подсказки?

Ее ответ прозвучал для него как похоронный звон колокола, возвещавшего крах всех его надежд на блестящее будущее, в котором он, возможно, уже видел себя мужем принцессы Валерии Монферратской, главенствующим и при монферратском дворе, и в военном лагере. Едва ли когда его тщеславие, без которого его натура была бы столь же ущербна, как и его великолепное тело, если бы в нем плохо функционировал какой-нибудь жизненно важный орган, получало более сильный удар.

Он отшатнулся от нее, и кровь отхлынула от его лица. Наконец он смог справиться с собой в достаточной степени, чтобы галантно поклониться и без дрожи в голосе ответить ей:

— Мадонна, я вижу, вы уже сделали выбор. Дай Бог, чтобы вы не раскаялись в нем. Я не сомневаюсь, что войска, которые привели с собой эти монферратские синьоры, составят ваш эскорт, а если вы считаете, что этих сил вам будет мало, вы можете присоединиться к кондотте Уголино да Тенды. Я постараюсь выполнить поставленную передо мной задачу, как того требует мой долг, и взять Верчелли, хотя в моей армии осталось не более половины людей, необходимых для этого. Так что, мадонна, возможно, вам придется вспомнить о данном мне обещании. Да поможет вам Бог!

Наверное, он надеялся услышать от нее какое-то выражение раскаяния в сказанных ею словах. Но его не последовало.

— Синьор, я благодарна вам за ваши добрые намерения, и да поможет вам Бог тоже, — дипломатично ответила она.

Он с досады закусил губу, вновь поклонился, затем высоко вскинул свою красивую златокудрую голову, с которой ему несколько лет спустя суждено было расстаться на Пьяцетте note 115, в Венеции, и величавой поступью вышел из зала. Его отступление вполне можно было назвать на воинском жаргоне отходом с сохранением боевых порядков; однако больше она никогда его не видела.

Как только за ним закрылась дверь, Барбареско шлепнул себя по жирной ляжке и разразился громким хохотом.

Когда Белларион заявлял о своем намерении снять осаду с Верчелли, аргументируя его нежеланием застрять там на долгие месяцы, он рассчитывал выманить Теодоро из города с помощью стратегического маневра, которому он научился у Фукидида note 116 и которым часто и успешно пользовался.

Его швейцарцы, не обремененные поклажей, двигались быстро и к вечеру пятницы достигли Павоне, где три года назад стоял Фачино со своей армией, а теперь находилась штаб-квартира Кенигсхофена. Однако ранним утром в субботу Белларион вместе с Джазоне Троттой, Кенигсхофеном и всей конницей вновь был в походе, оставив Штоффеля с пехотинцами не спеша следовать за ними вместе с обозом и артиллерией.

Вечером он был в Сан-Сальваторе, где дал передышку своей армии, а уже в воскресенье утром, примерно в то же самое время, когда Барбареско появился в Квинто, Белларион приближался к Ломбардским воротам Касале по той же самой дороге, по которой он — тогда никому не известный безродный найденыш, чьим единственным желанием в жизни было изучить греческий язык в Павии, — бежал отсюда.

За эти годы ему довелось немало странствовать, и, когда он все-таки достиг Павии, он прибыл туда не как безымянный студент, надеющийся из милости приобрести жалкие крохи знаний, а как знаменитый кондотьер, имеющий власть распоряжаться всем и вся, даже самим принцем. Богам судьбы было неугодно, чтобы он выучил греческий; вместо него он узнал многое другое, но эти знания, увы, не помогли ему ни возлюбить своих современников, ни привязаться к мирской суете. И теперь ему приятно было думать, что миссия, за которую он не раздумывая взялся пять лет тому назад в Касале, после долгих и странных поворотов судьбы подходит к концу. А когда она будет завершена, он с радостью скинет с себя доспехи, отречется от своего высокого титула и вернется пешком, смиренный и излечившийся от своей ереси, в тихое и мирное пристанище монастыря в Чильяно.