Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя

— Вот тут, — показал Лабрюйер, вылезая из автомобиля. — И отсюда — к гаражам!

— Ну, Господи благослови! — Енисеев направил фургон по склону, а сам в последний миг соскочил с подножки.

Фургон неторопливо въехал в черную воду. Лабрюйер вдруг засмеялся — это произошло до жути торжественно, потому что сопровождалось соответствующей музыкой: в летнем ресторане на берегу канала оркестр играл, неимоверно замедлив темп, «На сопках Маньчжурии».

Им сперва как будто повезло — выскочив из Стрелкового сада, они сразу нашли на Елизаветинской автомобиль, оставленный без присмотра: хозяин, как они решили, ужинал в летнем ресторане на берегу канала. Но, когда Енисеев сел за руль, когда машина сдвинулась с места, оказалось, что она припадает на левое заднее колесо. Хозяин мог преспокойно оставлять автомобиль с проколотой шиной…

— Скорее к гаражам, — сказал Лабрюйер. — Когда я вертелся вокруг дома Сальтерна, то свел знакомство с его механиком. Механик живет в двух шагах от гаража, он славный парень. Он даст нам на пару часов автомобиль — если заплатим. А платить — есть чем!

Сальтерн жил в великолепном месте, на улице Альберта, довольно близко от Стрелкового сада, а гараж, где несколько домовладельцев держали свои автомобили, находился в конце Мельничной улицы — тоже, если не капризничать, в двух шагах. Нетерпение было столь велико, что Енисеев и Лабрюйер побежали.

Вперед, конечно, вырвался длинноногий Енисеев — и прямо приплясывал на месте возле гаража, дожидаясь Лабрюйера.

— Вот… тут… — выдохнул Лабрюйер, показывая на двухэтажный деревянный домишко. Здание гаража, куда более помпезное, с тремя воротами для машин, оформленными как старинные арки, было рядом.

Несколько ошалев от событий, он постучал в ставень окошка. Откликнулся заспанный женский голос. Лабрюйер по-немецки позвал Фрица. Но механика дома не оказалось, и автомобиля Сальтерна в гараже — тоже.

— Он поехал забирать господина Сальтерна из «Метрополя», — объяснила жена Фрица.

— Давно?

— Полчаса как уехал, я его уже жду — у нас дети болеют, нужно к сестре за лекарством сходить…

До сих пор между Енисеевым и Лабрюйером не было истинного, безмолвного, безупречного взаимопонимания — очевидно, лишь потому, что им не доводилось вместе красть автомобили.

Когда роскошный американский «шевроле сикс», свежайшая новинка автомобильной промышленности, в целых тридцать лошадиных сил, купленный всего лишь в апреле, подкатил к дверям вычурного дома на улице Альберта, когда Фриц вывел на тротуар пьяного хозяина, две тени вылетели из-за декоративных кустов палисадника, одна сбила с ног механика и Сальтерна, другая прыгнула на водительское место.

В распахнутую дверцу Лабрюйер ввалился уже на ходу.

— Ты не из цыган, часом? — спросил он Енисеева. — Очень ловко автомобили угоняешь.

— Этот ферлакур и ловелас знает толк в технике. Автомобиль-то прекрасный! Он сотню верст в час делает, представляешь?

— Просто взял самый дорогой из бахвальства. Я рижских бюргеров изучил — из экономии могут есть одну вареную картошку, а ради бахвальства вдруг закатить банкет на сто персон.

— Отдыхай, брат Аякс, нам предстоит бурная ночь. Ты умеешь заставлять себя спать?

— Не приходилось.

— Жаль. Как лучше выехать к Зассенхофу?

— Хочешь как-то объехать привокзальную площадь?

— Береженого Бог бережет. А нам нужно поскорее попасть на ипподром. Черт его, Дитрихса, знает, какие инструкции он получил от своего австрийского начальства. Что, если ему велено при неудаче убить наших авиаторов?

— Боже упаси…

— Конечно, Зверева и Калеп им нужны живые. Гениальные конструкторы, говорят, я в этом плохо смыслю. Соблазнить Звереву трудно — она недавно со Слюсаренко повенчалась, хотя они это от публики скрывают. Незамужняя авиатрисса больше внимания привлекает, наверно. Таубе и так и сяк пытался, а он мужчина опытный — и слезу в голосе подпустить умеет почище нашего Славского. Знаешь, что она ему ответила? «Я дочь русского офицера и жена русского авиатора», — вот что ответила. И — все, и не поспоришь! А Калеп упрям, как все чухонцы, вместе взятые. Он эстляндец, если что сказал, если на чем стоит — его уж с места не сдвинешь. Если бы я знал… Я бы Митьку вызвал, Акимыча, Кравчука… Проворонил, зевнул, старый осел… Не иначе, как с тобой на штранде последние мозги пропил… Мог же понять, для чего Таубе позвал их всех в ресторан — отмечать изобретение какого-то винтика, или болтика, или заклепки. Митька довел их до ресторана и там оставил. Проще простого подлить в бокалы какой-нибудь дряни. И проснутся наши романтики уже в Германии… А шиш вам! Шиш! Вот такущий русский шиш!

— Их могут задержать на привокзальной площади! — сообразил Лабрюйер. — Ведь этот чертов «катафалк» агенты по всей Риге ищут! А он меченый!

— Знать бы еще, кто в «катафалке». Сам Таубе — или кого-то другого за руль посадил.

— Дитрихса?

— Дитрихс, по-моему, на мотоциклете. Если он — «Кентавр», то, может, не в лошадях дело. Может, за мотоциклетную езду прозвища удостоился. Чтобы стать отличным наездником, с детства нужно учиться, а у него в детстве берейтора и своей лошади не было.

— Точно ли он — «Кентавр»?

— А что?

— Там другой наездник есть. Тамарочка говорила — тоже под Звереву клинья подбивал…

— Любопытно…

— И наездница есть.

— Наездница — Альда, это я точно знаю. Та еще искусительница! Наше счастье — Володя Слюсаренко до того аэропланами и супругой занят, что просто не понял, чего она своими маневрами добивается… ну вот, выпутались из закоулков… Теперь — аллюр три креста!

«Шевроле сикс» и впрямь был замечательный автомобиль.

Лабрюйеру никогда еще не доводилось носиться с такой невероятной скоростью, да еще ночью. Скорость рождает в душе восторг — это он знал, но что восторг может вознести к сияющим высотам безумия — не подозревал.

Дорога до недавно выстроенного краснокирпичного хаккенсбергского рынка на одном отрезке была почти прямой, и от скорости возникло ощущение полета. А в полете, как известно, хочется петь.

Захотелось сразу обоим.

— Мы шествуем величаво, ем величаво, ем величаво! — не столько запел, сколько заорал Енисеев, пролетая мимо рынка.

— Два Аякса два! Да два Аякса два! — подхватил совсем ошалевший Лабрюйер, и дальше они голосили на весь тихий и сонный Хаккенсберг:

— О нас победная слава, бедная слава, бедная слава! Лестная молва, да — лестная молва! Готовы на бой кровавый за свои права! Мы шествуем величаво!..

— Стой, стой! — рявкнул Лабрюйер. — Куда?! Направо! Да потише едь!