Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА,

которой все кончается. Письмо от Главка Саллюстию черездесять лет после разрушения Помпеи

Афины.

Главк шлет своему дорогому другу Саллюстиюпривет и пожелания здоровья!

Ты зовешь меня в Рим — нет, Саллюстий, лучше ты приезжай сюда, в Афины. Я отказался от столицы империи, от ее шума и суетных радостей. До конца своих дней я буду жить на родине. Призрак нашего былого величия мне дороже, чем вся ваша роскошь и веселье. Для меня есть неповторимая прелесть в портиках, освященных памятью славных и почитаемых людей. В оливковых рощах на берегах Илисса я еще слышу голос поэзии, а сумрачные облака над Филой кажутся мне саваном погибшей свободы и вестником — да, вестником — грядущего! Ты улыбаешься моим восторгам, Саллюстий! Но лучше сохранять надежду на свободу, чем радоваться блеску цепей. Ты пишешь, что, на твой взгляд, нельзя наслаждаться жизнью на руинах падшего величия. Ты с восторгом говоришь о блеске Рима, о роскоши императорского двора. Милый Саллюстий, я уже не тот, что прежде. Жизнь охладила мою кровь. Мое здоровье, подорванное тяжкой болезнью и заточением в сырой темнице, все еще не восстановилось. Я не могу забыть мрак последнего дня Помпеи, ужас, отчаяние и нашу любимую, незабвенную Нидию! Я воздвиг гробницу ее тени и часто смотрю на нее из окна. Она будит во мне нежные воспоминания и радостную грусть, и я отдаю заслуженную дань верности и безвременной смерти бедной слепой девушки. Иона собирает цветы, и я каждый день украшаю ими гробницу. Она достойна гробницы в Афинах…

Иона — сердце мое бьется сильнее при этом имени — сидит сейчас рядом со мной. Я поднимаю глаза, и она мне улыбается. Солнце освещает склоны Гиметта, в саду гудят пчелы. Ты спрашиваешь, счастлив ли я. Что может дать мне Рим по сравнению с тем, что есть у меня в Афинах? Здесь все пробуждает душу и рождает любовь. Деревья, вода, горы, небо — все здесь афинское! Этот город прекрасен, хоть и печален, он — мать поэзии и мудрости мира. У меня в атрии стоят мраморные статуи моих предков. В Керамике я вижу их могилы. На улицах перед моими глазами труды рук Фидия и гения Перикла. Гармодий, Аристо-гитон бессмертны в наших сердцах или, по крайней мере, в моем. Только одно может заставить меня забыть, что я, афинянин, не свободен, — это нежная, живая, неугасимая любовь Ионы, любовь, которую ни один из наших поэтов, как ни прекрасны их стихи, не сумел по-настоящему воспеть... Такова, Саллюстий, моя жизнь. Я радуюсь ей и коротаю свой век. Ну, а ты, веселый и добрый последователь Эпикура? Приезжай сюда, и ты увидишь, как мы наслаждаемся, какими надеждами живем, и ни блеск придворных пиров, ни шумный, переполненный цирк, ни людный форум, ни сверкающий театр, ни великолепные сады, ни роскошные термы Рима уже не дадут тебе живительного и безмятежного счастья, составляющего участь афинянина Главка, о которой ты так напрасно сожалеешь. Прощай!

Почти семнадцать столетий пролежали под пеплом Помпеи, прежде чем были извлечены из своей немой могилы; их стены словно только вчера выкрашены, красивые мозаичные полы ничуть не поблекли, на форуме еще стоят недостроенные колонны, так, как их оставили мастера, в садах сохранились жертвенные треножники, в залах — сундуки для драгоценностей, в банях — щетки, в театрах — хитроумные устройства при входе, в атриях — мебель и светильники, в триклиниях — остатки последнего пира, в спальнях — благовония и румяна давно истлевших красавиц, и всюду — кости и скелеты людей, когда-то приводивших в движение этот небольшой, но блестящий механизм роскоши и самой жизни.

В глубоких подвалах дома Диомеда возле двери были найдены двадцать скелетов, в том числе один детский, засыпанный мелким пеплом, который ветер, видимо, постепенно заносил сквозь щели, пока не завалил все подземелье. Там же оказались драгоценности, монеты, светильники, вино, которое могло лишь продлить предсмертные муки и засохло в амфорах. Мокрый пепел, затвердев, принял форму человеческих фигур; до сих пор можно увидеть отпечаток женской шеи и юной округлой груди — это все, что осталось от красавицы Юлии. Вероятно, воздух постепенно отравляли сернистые испарения; все бросились к двери подвала, но она была завалена снаружи пеплом, и, не в силах открыть ее, люди задохнулись.

В саду нашли скелет, костлявая рука которого сжимала ключ, а рядом — сумку с монетами. Предполагают, что это хозяин дома, злополучный Диомед, который, возможно, пытался спастись через сад и либо задохнулся, либо был убит осколком камня. Тут же лежали серебряные сосуды и другой скелет, вероятно раба.

Дома Саллюстия и Пансы, так же как и храм Исиды с его статуями, в которых спрятаны хитроумные приспособления для вещания священных оракулов, теперь открыты любознательному взгляду. В одной из пристроек нашли огромный скелет, а рядом с ним — топор; две стены были прорублены, но выбраться наружу жертве так и не удалось. Посреди города нашли другой скелет, а рядом с ним — кучу монет и множество священных украшений из храма Исиды. Смерть настигла жадного вора, и Кален умер одновременно с Бурдоном. Когда были расчищены горы обломков, на одной из улиц нашли скелет человека, буквально расколотый надвое упавшей статуей; череп его имел удивительную форму и был отмечен печатью злобного и гибкого ума. Прошло много столетий, но и теперь еще можно видеть просторный дом, в причудливых галереях и великолепных покоях которого когда-то жил, мечтал и творил зло египтянин Арбак.

Глядя на все эти реликвии общественного строя, который навеки исчез с лица земли, пришелец с того далекого варварского острова, при имени которого римляне содрогались, здесь, среди красот дивной Кампании, написал эту книгу.

Строка из стихотворения знаменитого римского поэта Квинта Горация Флакка (вторая половина I века до н. э.). Персидская (и вообще восточная) роскошь вошла в пословицу и противопоставлялась древнеримской суровости и простоте нравов.

В траве прячется змея (лат.) — слова, принадлежащие одному из крупнейших поэтов Рима — Публию Вергилию Марону (вторая половина I века до н. э.). Они сделались пословицей, предупреждающей о скрытой опасности, но здесь шутливо употреблены в прямом значении, чтобы посмеяться над равнодушием современных итальянцев к аромату цветов.

Золотым домом называлась гигантская императорская резиденция, которую задумал воздвигнуть Нерон, правивший Римом в 54–58 годах н. э. Замысел этот остался незавершенным.