Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо

Трудно передать словами, что после этого началось. Вверх полетели каски, шляпы и даже шпаги; крики «ура» слились с веселыми ругательствами и забористыми клятвами… Старый Педро де Пуэблес с кислой миной некоторое время наблюдал за всеобщим восторгом, затем круто повернулся и вошел в дом. За ним проследовали оба его помощника и сам Орельяна…

А мы с Хуаном де Аревало весело, чуть не вприпрыжку, зашагали по площади. Мы держали путь на окраину Кито — к постоялому двору одноногого Родриго Переса: мне пора было собираться в дорогу. Пришли мы вовремя: Родриго собирался уходить. Вначале он попытался обмануть меня, неожиданно потребовав совершенно немыслимую сумму в сорок песо в качестве платы за жалкую каморку, в которой я прозябал. Но после того как Хуан решительно нажал на него и даже пригрозил пожаловаться сеньору Орельяне, Родриго отступил и не только скостил плату до десяти песо, но и предложил мне за тридцать песо старый, но вполне еще годный щит и чуть помятую каску, необходимые в боях с индейцами. У меня оставалось лишь двадцать песо, двадцать недостающих великодушно доплатил мой друг. Теперь у меня было все, необходимое для похода: шпага, каска, щит, оседланный скакун и дорожный мешок для провизии. Оставалось его наполнить, но расщедрившийся Родриго пообещал снабдить меня пищей на неделю взамен моих серебряных шпор, которые достались мне по наследству от отца. Прикрепив к сапогам ржавые железные шпоры, найденные на конюшне, я почувствовал себя счастливейшим из смертных: ничто больше не держало меня в постылом городишке. На радостях мы распили с Хуаном бутылку кислого вина и до поздней ночи болтали с ним об уме и доблести Орельяны, о достоинствах наших коней, о коварстве индейцев, пока, наконец, глубокий сон не сомкнул наши уста.

А наутро, покидая Кито, я бросил прощальный взгляд на глинобитные, покосившиеся стены постоялого двора, чуть не ставшего моим последним пристанищем, на узкий флаг с гербами Кастилии и Леона, трепещущий над башней губернаторского дома, на стройную колокольню церкви великомученицы Варвары…

Прощай, сонный Сан-Франсиско-де-Кито… Горы вставали у нас впереди, лошади цокали по каменистой дороге, и будущее обещало столь многое, что от одной мысли о предстоящих приключениях сладко-сладко замирало сердце…

…Задыхаясь от напряжения, ощущая, что силы мои на исходе, я последним усилием мускулов подтянулся на руках и грудью упал на площадку, усеянную мелкими острыми камнями.

Несколько мгновений лежал неподвижно. Затем, подобрав повод и еще несколько раз обмотав его вокруг запястья, я поднялся и начал осторожно помогать своему гнедому Федро карабкаться по крутому склону ко мне наверх. Прижав уши к голове, оскалив желтоватые зубы, Федро судорожно цеплялся копытами за убегающие из-под ног камни. Но вот он нашел, наконец, опору под ногами, рванулся и тоже выбрался на площадку. Слава богу, еще один подъем позади. Право, я совсем не был уверен, что на этот раз все сойдет благополучно.

Однако надо было поторапливаться: из-за остроконечного валуна показалась блестящая каска Хуана, а затем и пышная грива его вороного жеребца. Хуан брел с опущенной головой, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу. Удивительно: за эту неделю, что мы в горах, несмотря на тяготы пути, я как будто даже окреп. А вот многие здоровяки, могучие и закаленные, явно сдали. Да и Хуан, кажется, совсем не так бодр, как требовалось бы для продолжения трудного похода. Как бы не заболел…

— Хуан, лови!

Я бросил ему конец длинного сыромятного ремня, которым снабдил меня в дорогу Родриго Перес, и помог взобраться на уступ. Затем совместными усилиями мы втащили и его коня.

— Ф-фу!.. Больше не могу…

Хуан прислонился спиной к скале. Он закрыл глаза, его исцарапанные в кровь руки бессильно повисли. Темно-красные пятна выступили на скулах, он глубоко и часто дышал. Дорогой мой друг, как хотел бы я хоть немного облегчить твои страдания… Но я бессилен сделать что-либо для тебя…

— Надо идти, Хуан. Отдохнем потом…

Внизу, локтях в пятистах, в пологой лощине уже располагалось на отдых большинство наших солдат. Они расседлывали лошадей, собирали сухие колючки для костров. Мы спускались с великими предосторожностями: стоило сдвинуть с места одну шаткую глыбу, и она покатится вниз, увлекая за собой другие. Три дня назад уже случилось такое: два индейца носильщика и конь Муньоса были сброшены каменной рекой в пропасть. Сам бородач спасся только чудом: сумел зацепиться, а затем и взобраться на огромный, оставшийся неподвижным валун.

Заросший до ушей грязно-рыжей щетиной солдат Гонсалес неприветливо взглянул на нас, сунул мне в руку повод своего коня, а сам принялся ножом рубить побуревший сухой кактус, который уродливо распластался на каменистой почве. Мы с Хуаном расседлали коней, сложили вьюки и щиты горкой и тоже отправились на поиски топлива.

Ложбина, где раскинулся наш лагерь, ничем не напоминала приветливые горные долины моей родины. Хоть сам я не часто бывал в испанских Пиренеях — раза три, еще мальчишкой, ездил с отцом в гости к его старому другу, — но в памяти моей живо сохранились зеленые лужайки, жизнерадостные пейзажи с могучими деревьями, яркими цветами и густыми кустарниками. Здесь же перед нами расстилалась однообразная пустынная местность, похожая больше на каменистое дно ущелья, чем на долину. На скудной почве, усеянной обломками скал, рос лишь чахлый кустарник да огромные пыльные кактусы, протянувшие вверх свои широкие, унизанные колючками лапы. Никогда прежде я не думал, что растения могут быть столь безобразны и угрюмы, в их страшных шипах, размерами не уступающих охотничьему ножу, мне чудились молчаливая угроза и предостережение. А рядом будто семейство разъевшегося торговца, гнездились у подножий скал ощетинившиеся шары кактусов другой породы — от гигантов, в половину человеческого роста, до множества маленьких, с куриное яйцо. И если на земле я видел кое-где серо-зеленые островки растительности, желания прилечь и отдохнуть они не вызывали: и тут сплелись прижавшиеся к почве маленькие кактусы, образуя колючий ковер.

Орудуя ножами, исколов руки, мы с Хуаном все-таки кое-что наскребли для костра. Высечь огонь было делом одной минуты. Едкий дымок, подхваченный ветром, попал мне в глаза и в нос. Я чихнул, отодвинулся от огня и стал развязывать тощий мешок, где у нас хранились остатки сушеного мяса и оплетенная соломой бутыль с водой. Отхлебнув из нее, Хуан поморщился.

— Протухла… Гадость…

Я взял у него бутыль и поднес ее горлышком к носу: в самом деле, запах был отвратителен. Я выплеснул воду, поднялся с земли и направился через лощину к подножию отвесной скалы, где бурлил стремительный широкий поток. Мне пришлось пройти довольно далеко, прежде чем я нашел удобное место, где можно было прилечь на камни и дотянуться до стремнины. Вечернее солнце светило мне в спину, и моя тень легла на поток рядом с зубцеобразной тенью скалистого гребня, находившегося на некотором расстоянии позади меня. Я случайно взглянул на нее и вздрогнул: мне показалось, что верхушка тени как-то странно шевелится. Я вскочил и оглянулся на скалу: нет, там не было ничего подозрительного. «Наверное, движение потока колеблет тень, обманывая меня», — подумал я, но все-таки что-то заставило меня еще раз наклониться над горной речкой. И тотчас на зубцах тени я вновь увидел неясный движущийся силуэт. Не вставая с колен, я молниеносно повернул голову и…