Александр Немировский - Карфаген должен быть разрушен

– Сначала умер он.

На Андриска смотрел старикан с длинным красным носом и широко открытым ртом.

– А потом ты и ты, – продолжал он, поочередно показав на Буккона и Макка пальцами.

– А ты остался жив? – протянул Макк.

– Как тебе сказать. И не жив, и не мертв. Между живыми и мертвыми где-то посредине. Туда и сюда сную на лодке.

– Понял! – сказал Буккон. – Ты стал Хароном. Но маски Харона у нас нет.

– Как же нет?

Доссен полез в свой мешок, вытащил оттуда другую маску и, выставив ее перед собой, просунул в отверстие рта палец.

– Язык мы приклеим, уши удлиним, щеки подбелим.

– Пойдет! – согласился Макк. Доссен положил маску на землю.

– Я догадался, – сказал Андриск. – Вы актеры. А Буккон, Доссен и Макк – имена ваших масок.

– Молодец! – похвалил юношу Доссен. – Но остался наш Папп.

Он достал маску Паппа и, протянув ее перед собой, сказал:

– Умирают актеры, а маски живут.

– Да, Доссен, еще как живут! – прошамкал Андриск по-стариковски.

Доссен опустил маску.

– Я слышал голос Паппа! – воскликнул он.

– И впрямь похоже, – подхватил Буккон, – точно душа бродяги Паппа вселилась в Андриска. Но все же продолжай свой рассказ, Доссен.

– Так вот. Сели вы в лодку. Везу вас по Стиксу. Обычно мертвецы молчат, а на вас говорун нашел. Болтаете, словно и не умирали. Едва до другого берега догреб. Ну, пора вам выходить и расплачиваться. А ты, Папп, – обратился он к Андриску, – жадюга, асса не отдаешь, будто проглотил, болтаючи. Ты же, Буккон, и того хлеще отмочил: дал мне, Харону, фальшивую монету.

– А я что сделал? – поинтересовался Макк.

– А ты, – Доссен сделал паузу, – а ты, Макк, асс в кулак зажал и кричишь: «Не могу один в Аиде жить!» Плюнул я в Стикс и обратно вас повез, потому что таким прохвостам в Аиде делать нечего.

– Здорово ты придумал. Каждый самого себя играть будет! – сказал Макк.

– Это не он, а я придумал! – воскликнул Буккон. – Вижу, человек едет, и говорю: «Смотри, Макк, это наш Папп с того света возвращается». А Макк еще обругал меня: «Вечно ты, мол, со своими глупостями».

– Все так и было, – подтвердил Доссен. – И когда Буккон произнес «с того света», меня осенило. Я притворился спящим, чтобы думать не мешали.

– Страшно актером быть, – проговорил Андриск неуверенно. – Все на тебя смотрят.

– А ты не бойся! – успокоил Макк. – Для людей играем, не для богов. И маски наши через смех говорят правду. Сцена становится трибуной.

– И трибуналом, – добавил Буккон.

– А насчет шкур не беспокойся, – вставил Доссен, – как в селение приедем, сразу объявим: «Желаете представления – пять шкур задаток!»

Все расхохотались.

Отвернувшись, Доссен полез в мешок и вытащил оттуда закупоренную флягу.

Буккон раздал всем по фиалу.

– Так за что мы пьем? – спросил Доссен. – За возвращение Паппа?

– За бессмертие масок! – выкрикнул Макк, поднимая свой фиал.

Весь месяц был отдан работе. Свитки, разложенные на полу и тщательно классифицированные Полибием, понемногу заполняли стеллажи, сооруженные в доме по приказу Эмилия Павла.

Увлеченный трудом, Полибий не замечал, как текло время. Он совсем никуда не выходил. Завтрак и обед прямо в библиотеку приносил ему Исомах.

Однажды, когда он, сидя на полу, склеивал поврежденные свитки, без стука отворилась дверь. На пороге стоял юноша в тоге, румяный, светловолосый. Бронзовая бритва еще не касалась его щек, но в облике юного римлянина не было бойкости, свойственной этому возрасту.

– Я не вовремя? – спросил он, пятясь. – Было так тихо, что мне показалось, здесь никого нет.

Судя по акценту, юношу эллинскому языку обучал какой-нибудь афинянин.

– Отец разрешил мне пользоваться этими книгами, – продолжал римлянин. – Собственно говоря, он привез их для нас с братом, которого взяли маны.

– Ты Публий? – спросил Полибий, вспомнив рассказ Исомаха о старшем сыне Эмилия Павла.

– Публий Корнелий Сципион Эмилиан, – подтвердил юноша. – Называй меня первым именем. Чужеземцам трудно привыкнуть к нашим длинным именам. Как я тебе завидую, – добавил он после паузы. – Ты можешь прикасаться к творениям мудрецов и поэтов.

– Давай познакомимся, – Полибий протянул ему руку. – Полибий, сын Ликорты.

У Публия была широкая ладонь с короткими пальцами. В его рукопожатии ощущалась сила.

Они сели за стол друг против друга. Юноша с интересом смотрел на Полибия, не решаясь начать разговор первым.

– Хочешь посмотреть библиотеку? – спросил Полибий.

– Я бы хотел почитать… Что-нибудь по истории.

Полибий подошел к полке и вынул футляр.

– «История Пелопоннесской войны» Фукидида. Великая книга!

– Я уже читал ее, – отозвался юноша.

– Тогда возьми «Анабазис» Ксенофонта.

– С этой книги я по совету учителя начал изучать эллинский язык. Мне хотелось бы что-нибудь по истории Рима. Ведь писали же что-нибудь эллины о нас?

– Писали и немало! В этом я убедился, разбирая книги. Стихами и прозой! Но как? Я внимательно, прочитал историю Тимея из Тавромения. Она написана в Афинах, где он как изгнанник провел большую часть жизни. В Риме Тимей никогда не бывал и о твоем народе сообщает лишь басни, которые он нашел у других верхоглядов. Есть, правда, история Фабия Пиктора, римлянина, писавшего по-эллински.

– Я начал ее читать, но она мне показалась очень слабой.

– Я с тобою согласен, – кивнул Полибий. – Твой соотечественник так чернит Ганнибала, что диву даешься, как тот мог одержать столько побед. Но что тебе больше всего по душе?

– Еще я люблю охоту. Отец после окончания войны разрешил мне побывать в лесах под Олимпом. Кажется, Персей совсем не интересовался охотой. Звери попадались на каждом шагу. Я убил двух бурых медведей и огромную медведицу с желтовато-белой шкурой.

– Сирийский медведь в Македонии? – удивился Полибий.

– Македонянин, который меня сопровождал, уверял, что такие медведи водятся и во Фракии. Видимо, моя медведица спасалась в Македонии от фракийских охотников.

– И попала под римский меч… Так бывает и с людьми. Ждешь беды с одной стороны, а она настигает с другой.

– Я убил ее копьем, – пояснил юноша. – Это был очень сильный и свирепый зверь.

Полибий подошел к полке и достал футляр. Раскрыв его, он извлек свиток.

– Надеюсь, ты этого не читал. «Охота с собаками» Ксенофонта.

– Я даже не слышал об этом сочинении. Мне казалось, что Ксенофонт – только историк и философ.

– Стихия Ксенофонта – не история и философия, а охота и война. И трудно сказать, в чем он был более опытен. Читая Ксенофонта, ты словно вместе с ним травишь зайца, поднимаешь кабана, подкрадываешься ко льву…

– А в его время в Греции можно было охотиться на львов? – спросил Публий.

Полибий улыбнулся.

– Конечно, нет! Последнего льва в Элладе видели за сто лет до Ксенофонта. Царя зверей привлек запах верблюдов, приведенных персидским царем Дарием. Любопытство стоило льву жизни. Но Ксенофонт описывает не только свою охоту в Элладе. Он побывал в Азии и там видел львов и охоту на них. Возьми для начала эту книгу. Другие я подберу позже.

– К тебе можно приходить?! – обрадовался юноша.

– Разумеется! Тебе конечно же известно, что здесь я одинок, а твое общество мне приятно. Буду рад побеседовать.

Мощеная дорога уходила к невысоким пологим холмам и терялась среди них.

Скрипели колеса. Мулы помахивали хвостами, отгоняя слепней. Андриск шагал рядом с Макком и внимательно слушал.

– Я попал в труппу, едва ли не в твоем возрасте. А Папп – его настоящее имя Тит Ампелий – был моих нынешних лет. Всем, что имею, я обязан ему. Какой же это был актер! Ничто не проходило мимо его взгляда. Помню, как-то вечером мы приехали в один городок. Распрягли мулов и отправились в харчевню. Малый принес нам поесть и выпить. Проголодавшись, я набросился на еду и ничего не видел за краями тарелки. Папп же медленно тянул вино, поглядывая на хозяина харчевни. Моя тарелка была уже пуста, а он за свою и не принимался. В глазах его мелькали озорные огоньки.

– Ты что-нибудь вспомнил, Тит? – спросил я.

– Нет, – отозвался он, не спуская глаз с хозяина. – Кажется, так будет лучше.

– Представление давали на следующий день. Пьесу «Папп-либертин» мы играли до этого много раз, и Папп не изменил в своей роли ни одного слова. Но у него появились какие-то новые повадки. Он иначе двигался на помосте, по-другому качал головой. Когда по ходу действия ему давали асс, он как-то по-особому пробовал его на зуб. Я бы счел эти изменения случайными, если б не публика. Она ревела от восторга. Я терялся в догадках, но не мог понять, что вызывает у зрителей такой смех. Это делало мою игру скованной. Заметив мое замешательство, Папп шепнул: «Хозяин вчерашней харчевни».