Томас Майн Рид - Отважная охотница. Вольные стрелки

— Будьте вы трижды прокляты! — зарычал скваттер, скрежеща зубами, но одновременно на его лице промелькнули смятение и страх. Угроза, очевидно, подействовала. Он присмирел.

— К чему ругань и крики, Холт? — продолжал мормон после короткого молчания, последовавшего за гневной вспышкой скваттера. — Я твердо решил, что девушка поедет со мной. Скажите: да или нет? Если да, то все будет хорошо и для вашей дочери и для вас. Я уйду с вашей дороги. Вы понимаете, что я имею в виду? Соленое озеро далеко отсюда, и поэтому вряд ли вы меня когда-нибудь опять увидите.

Апостол произнес последнюю фразу с особым ударением и замолчал, предоставляя скваттеру поразмыслить над ее значением. И его слова оказали свое действие. Услышав их, Холт просветлел. Предложение мормона как будто представилось ему в ином свете.

После некоторой паузы он заговорил, но уже без гнева, потому что его возмущение улеглось так же внезапно, как вспыхнуло.

— Ну, а если я скажу «нет»?

— В таком случае я уеду отсюда не так скоро, как предполагаю. Мне придется остаться в Суомпвилле, чтобы выполнить свой долг, которым я столь преступно и длительно пренебрегал.

— Какой долг вы имеете в виду?

— Долг перед обществом: предать убийцу в руки правосудия.

— Тс-с!.. Джош Стеббинс, ради бога, говорите тише! Вы знаете, что это неправда, но все же… тс-с… Девушки здесь рядом… они ничего не должны слышать…

— Возможно, убийца воображает, — продолжал Стеббинс, не обращая ни малейшего внимания на слова скваттера, — что ему удастся ускользнуть от наказания, но он очень ошибается, если так думает. Одно мое слово — и блюстители закона настигнут его. Но, даже скрывшись от них, он все равно не уйдет от меня. Вам уже известно, что я — апостол великой мормонской церкви, а избежать карающего меча наших ангелов-мстителей не может даже самый ловкий человек. Ну, Хикман Холт, что же вы скажете: да или нет?

Судьба бедной Мэриен была решена. После недолгого молчания скваттер произнес хриплым от волнения голосом:

— Да, да, она поедет с вами!

После мирного договора, заключенного в Гуаделупе Идальго, большая часть наших войск была распущена по домам и много тысяч сабель со звоном вложено в ножны.

Многие из них, фигурально выражаясь, были перекованы в лопаты, и их хозяева отправились к далеким берегам Тихого океана добывать золото в Калифорнии. Большинству же клинков был предназначен печальный удел — висеть на стенах кабинетов или торговых контор и ржаветь в бесславном бездействии.

Трехлетняя кампания под знойным небом Мексики погасила воинственный пыл американской молодежи и удовлетворила честолюбие большей ее части. Только те, что пришли на поле брани слишком поздно и не успели отличиться, желали продолжения войны.

Я, Эдвард Уорфилд, бывший капитан конных стрелков, не принадлежал к последней категории.

Для меня, как и для многих других, мексиканская кампания была лишь продолжением мелких стычек, то и дело вспыхивавших на границе Техаса. Те скудные лавры, которые мы пожали в них, сплелись с более свежими и обильными, заслуженными на полях мексиканских сражений. Этот лавровый венок нас вполне удовлетворил. Я устал от тягот войны и страстно желал мира, хотя бы временного, чтобы немного отдохнуть и пожить на покое. Я вполне разделял чувства поэта, жаждавшего найти уединение «вдали от суеты людской, под сенью девственного леса», хотя, пожалуй, мне ближе было желание другого поэта, который не так стремился к одиночеству, но хотел «в пустыне жить с возлюбленной своей, служенью ей отдав себя всецело». Сказать по правде, и мне хотелось претворить в жизнь его мечту, но, к сожалению, я был слишком беден, чтобы содержать жену. Каждому известно, что отсутствие средств является непреодолимой преградой на пути самых заветных желаний!

Я достаточно долго жил в глуши и знаю, что даже в пустыне жить без денег нельзя и что, как бы живителен там ни был воздух, никакая возлюбленная питаться им не может, а требует чего-то более существенного. Благоразумие подсказывало мне, что о женитьбе не может быть и речи.

Увольняя нас из армии, государство не дало нам пенсии. Взамен нее нам вручили свидетельство на право получения земельного участка, считая, что за проявленные доблести этого вполне достаточно. Такой участок мы имели право выбрать из государственных земельных фондов. Количество земли определялось сроком службы. На мою долю приходилось шестьсот сорок акров. В обычное время акр стоил доллар с четвертью, но ввиду того, что после войны рынок был завален подобными документами, цена упала вдвое.

Так щедро наградило меня правительство за годы службы в армии, и мне ничего больше не оставалось, как безропотно удовольствоваться его скромным даром. Мой верный конь, неоднократно выносивший меня из дыма кровавых сражений, да испытанное в боях ружье, с которым я никогда не расставался, составляли все мое имущество. К нему можно еще прибавить пару револьверов Кольта, толедский кинжал, взятый при штурме Чапультепека, и только что полученный документ. Кроме того, у меня из последнего жалованья оставалось немного денег, но на них нельзя было купить даже гражданского платья. Как я ни мечтал о нем, мне, к сожалению, пришлось остаться в своем старом мундире с золочеными пуговицами, на которых были изображены орлы с распростертыми крыльями. Когда-то я с гордостью носил его, охваченный честолюбивыми мечтами, но теперь это чувство поистерлось, как поистерся сам мундир. Однако большинство моих знакомых, не зная истинных причин, думали, что я ношу его из тщеславия. Как они ошибались!

Я старался избегать их, и, в отличие от большинства отставных офицеров, которые продали свои права на землю за бесценок и тут же прокутили деньги, сохранил свой документ. Я ни в коем случае не хотел отдавать его в руки жадных спекулянтов, так как у меня были совсем другие намерения. Этот документ сулил мне жизнь, о которой я мечтал: дом в девственном лесу, где я мог поселиться в одиночестве, ибо, к сожалению, у меня даже в перспективе не было никого, кто разделил бы его со мной.

В это время я гостил в Теннесси у своего сослуживца, с которым дружил еще до войны. Он был потомком одного из первых пионеров, поселившихся в этом штате и основавших город Нэшвилл.

От него я слышал так много волнующих рассказов о приключениях его деда, что Теннесси в моем воображении стал краем, овеянным романтикой. Я полюбил этот гостеприимный штат и твердо решил поселиться в нем.

Посещение земельного управления закончилось тем, что я выбрал участок N 9 в ***. Мне сказали, что местность эта очень плодородна и расположена на берегах прекрасного Обайона, недалеко от его впадения в Миссисипи. Чиновник управления, с которым я беседовал, сообщил мне, что мой участок уже расчищен каким-то скваттером, но живет ли этот скваттер там до сих пор, чиновник не знал.