Дарья Плещеева - Булатный перстень

— Разумно, — одобрил моряк. — Коли пулей себя не до смерти порешишь, так эта дрянь на дно утащит. Но ты должен был проявить последовательность и выпить впридачу какой-нибудь отравы.

— Отвяжись ты от меня, сударь, — проникновенно попросил спасенный. — Не приведи тебе бог вот этак булыги искать.

— Нет уж. Пошли! Найдем какой-нибудь не совсем заблеванный кабак, и там я тебя напою до положения риз.

— Зачем?

— Чтобы в башке прояснение наступило.

— Мне с того прояснения легче не станет.

— Это ты что за узел завязал? — спросил Михайлов, пытаясь отцепить каменюку от самоубийцы. — Погоди, сейчас я эту холеру кортиком… как Александр Македонский… руки убери!..

Кортик морского офицера — вещь, полезная в сражении, где мало места для замаха и удара, однако пилить им впотьмах веревки — унизительное для клинка испытание. Наконец пудовый булыжник повис на ниточке, и Михайлов тут же бросил его в воду вместе с оплеткой — от греха подальше.

— Идем, — приказал он спасенному. — Мне тоже есть что залить вином. Однако ж не стреляюсь и в воду не бросаюсь.

— Да у тебя, сударь, пустяк по сравнению с моей бедой.

— У меня пустяк? — тут Михайлову пришло на ум, что беда у обоих одинаковая. — Бросила меня невеста — это ли не горе? А коли и твоя избранница умом повредилась, так мы — братья по несчастью.

— Невеста! — с презрением воскликнул самоубийца. — Невеста — чушь, ерунда, мелочишка! Пук тряпок и фунт белил! Невест на каждом углу по дюжине! А у меня погибло то, чего более в мире нет!

— Душу ты свою бессмертную, что ли, загубил?

— Душу… А ты, сударь, кто таков?

— Я капитан второго ранга Михайлов с фрегата «Мстиславец», а ты?

— А я оружейный мастер, тульский. Звать — Ефимом Усовым.

— Вот и славно. Идем, Усов, авось нам повезет и найдется питейное заведение.

— Не надо. Мне вином не поможешь.

— Да что у тебя стряслось?

— Эх, — вздохнул Усов. — Впрочем, ты-то меня, Михайлов, как раз поймешь. Ты — моряк, и со всяким железным прикладом привык дело иметь. Ты цену металлу знаешь.

Вместо кабака им попалась та маленькая лодочная пристань, где стоял михайловский ял с задремавшим экипажем. Издалека доносилась музыка — словно кто-то вздумал посреди Невы танцевать контрданс. К воде вели ступеньки; они уселись на них рядышком, и Усов приступил к своей печальной истории.

— Ты наши дамасковые стволы видал? — начал Ефим. — Ружейные, пистолетные?

— Тульские, что ли? Ну, видал. Славные стволы, легкие, прочные. Жаль, дорогие.

— А отчего они узорные — знаешь?

Михайлов страх как не любил признаваться в незнании.

— Слыхивал.

— Дамаск мы ковать научились. Да только что — дамаск? На стволы хорош, а на клинки — нет. На клинки нужен булат. С виду он таков же, да не таков! Булатные клинки издавна были на Руси, назывались тогда харалужными. Ты кавказские и персидские сабли видывал? А бухарские ножи?

— А как же, — туманно отвечал Михайлов, избегая слова «да», ибо это было бы враньем.

— У нас в Туле их собрано — не счесть. Подержать, полюбоваться — милое дело. Так ведь зло берет! Отчего они могут, а мы — нет?

Михайлов насторожился — такая злость была ему знакома и мила.

— И узор у нас вроде тот же, а металл не тот. В ствольном дамаске главное — ковка, а на те сабли и ножи шел дорогой булат. А булат сварить — этого у нас еще никому не удавалось. А нужен! Ты на хороссанский булат взгляни! Нет художника, чтобы такое диво изобразил. Есть булаты с золотым отливом, есть с красным. Вот хотел бы ты, чтобы по твоему кортику шел золотой узор, да не наведенный, а словно изнутри проступающий?

— Для чего? — спросил Михайлов.

— А это — знак, что клинок прочен и остер. Хотя этот золотой отлив сразу не разглядишь — надобно уметь так под свет клинок поставить, чтобы он заиграл… Дай-ка, покажу…

— Нет уж!

Давать оружие в руки, которые совсем недавно смастерили оплетку для булыжника, Михайлов не пожелал. И тратить слишком много времени на беседы о хороссанском булате он не мог. Раз уж не судьба свататься к Александре — нужно возвращаться в Кронштадт. А если не медлить — то вскоре можно будет поймать слабый утренний бриз.

Однако родство душ много значит. И Михайлов как-то удачно сообразил, что можно сделать для несостоявшегося покойника, чтобы тот, помахав ручкой спасителю, не поплелся отыскивать новую булыгу. Доставить его к Новикову! И пусть там разглагольствует о турецких саблях! Новиков гостям рад, опять же — дома у него собрание самых неожиданных предметов, бог весть откуда вывезенных, ему будет любопытно послушать Усова. А Михайлову и без того тошно…

— Вот что, сударь. Не в питейное заведение пойдем, а в гости, — твердо сказал он. — Там и расскажешь, каким образом вздумал стреляться и топиться из-за булата.

— А что рассказывать — его у меня украли…

— Идем, идем.

Погрузив Усова в ял и растолкав сонную команду из трех человек, Михайлов велел возвращаться к Васильевскому острову — там недалеко от порта жил старый приятель, ушедший в отставку лет пять назад и в любое время суток доступный.

Домовладельцем этот приятель по фамилии Новиков сделался случайно. Помер дальний родственник, перед смертью озлился на племянников и вспомнил, что есть еще один наследник — служит во флоте; правда, носа не кажет, да и пакостей не творит, интриг не плетет, сплетен не разносит. Завещание чуть ли не в последний миг было переписано, родные племянники чуть не лишились рассудка, Новиков — тоже, но придраться было не к чему, по форме последняя воля была высказана правильно, и тридцать тысяч рублей как с неба свалились на моряка. К тому времени у него начались неприятности со здоровьем — совсем брюхо расстроилось и морского провианта принимать не желало. Посоветовавшись с друзьями, Новиков подал в отставку и, желая жить поближе к порту, купил хороший дом на Васильевском острове, перевез туда жену и полагал, что теперь, на покое, займется приращением семейства основательно. Однако новиковская супруга, невзирая на все усилия, никак не могла забрюхатеть, а скорее всего — и не больно-то хотела. Прок от вынужденной отставки был один — хорошее питание да присмотр доктора-немца, да травки, которых у судовых лекарей не водилось, спасли ему брюхо.

Семейная жизнь Новикова сложилась так, что половину дома он предоставил супруге и встречался с ней крайне редко, а другую преобразил в настоящую кунсткамеру. Он был талантливый рисовальщик, что в годы службы не раз пригождалось, и его рисунки Михайлов даже вклеивал в свои лоции. Теперь же Новиков рисовал корабли, и произведения эти пользовались спросом среди моряков: всякому приятно иметь дома изображение родного фрегата. Из-за этих картинок иногда случались горячие ссоры и споры: не приведи Господь ошибиться в количестве пушек или люков для весел. Еще он таскал с собой альбомчик для портретов, которые набрасывал очень быстро, и они получались у него пресмешные.