Роберт Святополк-Мирский - Служители тайной веры

— Если они не хуже, то, во всяком случае, не лучше, и я опасаюсь, как бы не нашлось тут для меня подходящего Софрона, как для тебя тогда!

И Медведев рассказал о вчерашнем визите Патрикеева.

Иосиф слегка встревожился.

— Это странно, — сказал он, — при дворе Патрикеев изо всех сил вступается за тебя и делает вид, что хочет защитить перед разгневанным великим князем... Послушай, Василий, я хочу помочь вам с Бартеневым выбраться отсюда, но ты должен мне честно рассказать, что заставило вас броситься среди ночи на старого Полуехтова... Ведь я знаю, что ты не обнажаешь меча без важного повода.

Медведев стал серьезным.

— Иосиф, я расскажу тебе кое-что... Возможно, это будет для тебя неожиданным, но несомненно интересным открытием. Но дело в том, что мне самому еще не все ясно, и, чтобы рассказать тебе толково, я должен сначала кое-что понять... Ты, если сможешь, ответь подробнее на несколько вопросов, потому что это тесно связано с тем, что я хочу тебе рассказать...

— Ну, что ж, спрашивай. — Иосиф явно был заинтригован.

— Расскажи мне, что тебе известно о Полуехтове и его жизни?

Иосиф посмотрел на Василия настороженно, словно ожидал какой-то ловушки, и медленно начал рассказывать:

— Алексей Полуехтов вот уже тридцать лет служит дьяком у великого князя. Особыми талантами не блещет и не блистал, но пользуется некоторым уважением государя... Возможно, он добился бы большего, если бы не один случай, который повлек его опалу... После этого случая...

— А ты не можешь рассказать мне, что это был за случай?

Иосиф колебался.

— Не должно бы тебе это рассказывать... Давно это было и не имеет сейчас никакого значения.

— В каких отношениях Полуехтов с Патрикеевым?

— Говорят, дьяк оказывает Патрикееву какие-то мелкие услуги, а тот его за это поддерживает при дворе.

— Я догадываюсь, что это за услуги. А теперь послушай, что известно мне. Степан, сын Полуехтова, два года назад бежал в Литву. Он стал предателем и убийцей. Человек, которого мы с тобой хоронили на моем дворе, — отец Филиппа Бартенева, а убил его своими руками Степан Полуехтов. Позавчера на улице Филипп узнал Степана и бросился на него, но нас схватили. А теперь самое интересное. В ту ночь, когда я приехал в свой разрушенный и сожженный дом в Березках, в моем дворе переодетый простым мужиком великокняжеский дьяк Алексей Полуехтов тайно встречался с таким же переодетым в нищего вельможей с литовской стороны, которого мне не удалось догнать. И вчера я снова видел этого вельможу вместе со Степаном и его отцом.

— Здесь?! В Москве?! — изумился Иосиф. — Как он выглядит?

Василий подробно описал внешность седого нищего и закончил:

— Я подозреваю, что эта компания затевает что-то недоброе. Я хотел рассказать обо всем Патрикееву, но Полуехтов опередил меня, и Патрикеев именем великого князя запер меня сюда. Я опасаюсь, что воевода заодно с ними, поэтому не обмолвлюсь ему ни словом о своих подозрениях. Теперь все в твоих руках. Ты можешь узнать от Полуехтова много интересного. Только будь осторожен! Не то окажемся соседями, — Василий кивнул на стену башни.

Иосиф пропустил мимо ушей слова Василия и глубоко задумался. Потом спросил:

— Скажи, Василий, слыхал ли ты когда-нибудь о новой, недавно явившейся ереси, основателем которой, как говорят, был некий Схария из Новгорода?

— Нет, никогда. Признаться, Иосиф, я мало интересуюсь церковными делами и занят, как ты знаешь, несколько иными...

— Я думаю, тебе следует кое-что об этом узнать. Вот послушай...

Иосиф кратко рассказал Василию об основах учения Схарии, только едва прояснившихся совсем недавно, когда один мастеровой в Новгороде рассказал на исповеди, что к нему ночью явился дьявол в облике монаха и прельщал его рассказами о новой вере, убеждая перейти в нее.

— Что касается целей тайной веры, — закончил Иосиф, — то они никому точно не известны, но можно предполагать, что это учение, как и всякое иное, стремится к широкому распространению. А поскольку главари его знают, что церковь греческая, как, впрочем, и латинская, всегда и всюду будет жестоко преследовать еретиков, они окружили свою деятельность строгой тайной. Мы без устали работаем над тем, чтобы найти хоть какие-то зацепки... Мне кажется, что у тайных еретиков должно быть нечто особенное, чего нет ни у кого другого, то, но чему они узнают друг друга...

Василий едва заметно вздрогнул.

По перстням?.. Но ни у Степана, ни у его отца не было перстней... Нет, у старого Полуехтова было целых четыре: по два на каждой руке, но совсем не такие... А у седого нищего? Ни тогда на Угре, ни сейчас — нет... А может, у них нательные крестики с таким же узором, как у Ефима? А при чем тут Любич и его дочь? Их всех что-то связывает?

— Однако ты меня не слушаешь, Василий... — заметил Иосиф. — Я понимаю, что эти сугубо церковные проблемы мало тебя интересуют, однако полагаю, ты должен знать о существовании новой угрозы для нашей церкви. Пойми, церковь — это вера. Вера — это закон. У нас господствует одна вера — греческая. Она поддерживает престол и порядок в державе. Если появится другая — все пошатнется...

— Зачем ты мне рассказываешь все это, Иосиф? Ты подозреваешь, что Полуехтовы как-то замешаны в делах тайной веры?

— Почему ты так решил? — немедленно насторожился Иосиф.

— Потому что ты начал это рассказывать в связи с Полуехтовым.

Иосиф секунду подумал, потом сказал:

— Нет. Я рассказал тебе о ереси, потому, что ты парень смекалистый, и если увидишь что-нибудь странное, необычное, знай — есть у нас еще один тайный враг и, быть может, гораздо более опасный, чем король Казимир, который, в сущности, ничем нам пока не угрожает. Если что-то узнаешь или заметишь, — сообщи сразу же мне, либо Мефодию, а я постараюсь вернуть свой долг и вызволить тебя отсюда. Ожидай в спокойствии и молись.

Осенив Медведева крестным знамением, игумен Иосиф покинул темницу.

...Пасмурный осенний день подошел к концу, не принеся больше ничего нового. Но сегодня Медведев чувствовал себя гораздо спокойнее и уже не так тревожился о своей дальнейшей судьбе. Утомленный бессонницей прошлой ночи, он уснул под стеной на прогнившем сене и, наверно, проспал бы всю ночь обычным крепким сном, если бы около двух часов ночи не разбудил его грозный, многоголосый звон тысячи московских колоколов. Василий вскочил на ноги и увидел, что стены его темницы мерцают красным. Кусочек неба в высоком оконце переменчиво полыхал тревожными сполохами огромного зарева. Эта осенняя ночь 1479 года вошла во многие русские летописи двумя скупыми строчками: