Бенджамин Рошфор - Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2

Человек предполагает, а Бог располагает... И раздавшийся в этот момент стук копыт и приближавшийся шум заставили его поспешно спрятаться в воротах. Почти сразу же после этого появился небольшой экипаж, окруженный полудюжиной полицейских. Яркий факел стражника осветил стекло кареты и тут же опустился подъемный мост Бастилии, за которым мгновение спустя исчез небольшой конвой.

Тюльпан был бы страшно удивлен, если бы за мгновение до этого, когда он прятался в подворотне, ему сказали, что он снова окажется в своей тюремной камере, из которой с таким трудом бежал. Однако так и произошло двадцать минут спустя, когда благодаря приспособлениям Донадье находившимся все на тех же местах, он снова проделал, но в обратном порядке, маршрут своего бегства.

Весь потный и насквозь промокший, он оказался покрытым слоем грязи, явившимся естественным следствием соединения пота и пыли. Если не считать этого, то несомненно уникальный факт, что беглец по доброй воле вернулся в свою темницу, позволял предположить, что разум его покинул, а если бы случайный наблюдатель увидел, как он при свете зажженной свечи вальсирует с костюмом вождя племени ирокезов, принадлежавшим Великому Вождю Кут Луйя, он не стал бы сомневаться в том, что тот вполне созрел для смирительной рубашки. Более того, он ещё и пел к тому же.

Дело в том, что узник, которого он увидел, прячась в подворотне, и которого доставили в Бастилию, был женщиной, и в ярком свете факела он узнал её, думая, что умрет на месте от потрясения, в то короткое мгновение, когда она подняла кожаную штору окна: это была Летиция!

Для человека, который первый раз за много лет спал без кошмаров, и которому снилось, что он проводил Летицию в отель Нотр-Дам, пробуждение на следующий день 17 сентября, было ужасным.

Еще в халате, без парика и с взлохмаченными редкими волосами начальник тюрьмы Лоней ворвался к нему в камеру как петарда, так что не могло возникнуть никаких сомнений относительно того, в каком он находился настроении.

- Тюльпан! Вставайте, - закричал он. - Что случилось с вашим товарищем по камере?

- Моим...Черт возьми! Действительно, его здесь нет! - сказал Тюльпан, после того как лицемерно огляделся вокруг.

- Кончайте валять дурака! Обнаружены веревки и лестницы, с помощью которых он бежал. И вы были его сообщником - доказательство тому, что вымазаны в грязи с головы до пят. Боже мой! А я так доверял!

- Кому?

- Конечно не вам, а ему!

- Видите, как человеку свойственно ошибаться: я-то ведь остался.

- Гром и молния! Он казался таким святым человеком, примером раскаяния и смирения!

- Его благородное существо, его чистая душа были так бестелесны, что их втянуло тягой в камин, мсье.

- Хватит! А почему вы вернулись? Ведь вы тоже должны были бежать!

- Мсье, я бежал. И я вернулся. Если я скажу, что я вернулся из любви к вам, то поверите ли вы мне?

- Нет.

- Из-за наших прекрасных бесед?

- Нет.

- Чтобы вам не очень досталось от высокого начальства?

- Мсье, хватит издеваться надо мной. Вы вернулись для того, чтобы выставить меня на посмешище и показать всему миру, что из Бастилии можно не только выйти, но и войти в неё по своей собственной воле! Стража! (Тут же немедленно явились пять стражников). Отведите этого человека в карцер!

И обращаясь к Тюльпану, он добавил:

- Вы будете закованы в железо на такой срок, который я сочту нужным!

- Мсье, - сказал Тюльпан в то время как его вели в карцер, - не будете ли вы так добры, дать мне принадлежности для письма? Мне необходимо сообщить кое-кому о моем присутствии в этом замке.

Но больше он не смог ничего сказать, так как начальник тюрьмы захлопнул дверь, крича, что он не только будет закован в железо, но и полностью изолирован от мира.

Однажды три недели спустя, проходя мимо полуоткрытой двери, господин Лоней обеспокоенно спросил:

- Мне доложили, мсье, что вы четыре дня назад объявили голодовку. Я рассержусь. Почему вы это сделали?

- Для того, чтобы получить письменные принадлежности, которые я уже имел честь у вас просить.

Начальник тюрьмы вошел в камеру и сказав:

- Видите, нужно вести себя разумно, - протянул Тюльпану палочку шоколада. И когда тот вежливо, но твердо отклонил такое соблазнительное для него лакомство, начальник тюрьмы нашел, что он плохо выглядит.

- Кому вы собираетесь писать, если мне позволено будет спросить?

- Моей сестре.

- У вас есть сестра?

- Она тоже находится в вашей тюрьме. Её привезли с большой охраной в ту ночь, когда я бежал, вот почему, маркиз, я вернулся. Мы потеряли друг друга из виду много лет назад и я сказал себе: - "Вот хороший случай встретиться".

- Не забывайте, что я поместил вас в секретную камеру, - сказал де Лоней, весьма удивленный.

- Я не забыл этого, дорогой директор, но все нарушения останутся между нами, даю вам честное слово.

Час спустя благородный де Лоней вернулся. С предосторожностями, свойственными настоящему индейцу, для того, чтобы не быть замеченным никем из своих подчиненных, он принес, спрятав под салфеткой, письменный прибор, бумагу, чернила и гусиные перья. Он оставался в камере все время, пока Тюльпан писал свое послание, и не нашел в нем ничего, к чему можно было бы придраться. В конце концов это послание оставалось внутритюремной корреспонденцией и, кроме того, оно никого не касалось - это было просто излияние чувств. Скажем так, что лучше всего его можно было бы назвать семейным письмом.

Войдя в достаточно симпатичную камеру, в которой поместили Летицию, для начала он произнес несколько любезностей, которые ему ничего не стоили, так как он в самом деле считал, что новая клиентка прекрасна (действительно, это самая прекрасная женщина, которую мне когда-либо приходилось видеть, - мысленно говорил он). И так как мы, подобно Тюльпану, потеряли её из виду на несколько лет, то следует сказать, что Летиция Ормелли-Диккенс, которой было около двадцати девяти, выглядела так, что была способна обратить Люцифера в христианство.

Выглядя необычайно молодо, она сохранила прекрасный цвет лица, у неё были великолепные черные волосы, глаза её не потускнели от всех тех горестей, которые довелось пережить, пожалуй только взгляд стал тверже но, может быть, это было и к лучшему - и под её грубым платьем из черной плотной ткани угадывались ножки и грудь, которые могли бы соблазнить ангелов, херувимов, все ангельские хоры и даже архангелов, не будь они так бестелесны, и доставить им адские наслаждения. Одним словом, это было то, к чему маркиз, будучи куда меньше архангелом, чем мужчиной, был чрезвычайно чувствителен.