Анатолий Ковалев - Потерявшая имя

— Да кому охота пачкаться? — отмахнулся парень. — Опять же боятся его молодцев, да и выгодно молчать. Раз в полгода эта самая власть получает с Касьяныча взятку.

— А вы? Что вы здесь делаете? — не удержалась Елена. Афанасий, на ее взгляд, не походил на своих звероватых и корыстных товарищей и казался гостем на чужом пиру. Он даже говорил иначе, чем они — чище, сдержаннее, и девушка была готова поспорить, что ее спаситель грамотен.

Не торопясь с ответом, Афанасий открыл заслонку печи и задвинул к углям горшок с гречневой кашей и гусиными шкварками.

— Вы, барышня, верно, проголодались…

— Напротив, есть не хочется, — отмахнулась она. — Да и ночь!

— А придется перекусить, — возразил парень, — ведь неизвестно, что будет завтра. Атаман вряд ли поверил, что вы моя сестра.

— Тем более что здесь есть человек, который меня хорошо знает, — разом сникнув, призналась Елена. — Не понимаю, как он оказался среди ваших товарищей!

— Эти бродяги мне не товарищи, — отрезал Афанасий. — Я пять лет ходил в кандалах, а они даже не нюхали тюремной похлебки! Сбежали в лес ради поживы и легкой жизни!

— Вы были в тюрьме? Что же вы совершили?

Елена сама поражалась, как у нее хватает смелости задавать такие вопросы. Афанасий пугал ее все меньше, да и не удивительно, ведь весь остальной мир был ей враждебен.

— Все мое преступление состояло в моей вере, — поджав губы, ответил парень.

— Вы — по старой вере? Раскольник? — догадалась она.

Елена мало и смутно знала о расколе, хотя в библиотеке отца хранились и старое рукописное Евангелие, и псалтыри времен Ивана Грозного. Денис Иванович не любил касаться этой темы, а она не слишком ею интересовалась. Староверов среди слуг в доме не было.

— Я живу здесь особо, ни с кем не дружу, — продолжал он. — Потому, что не пьянствую, не курю табака, не ем с ними из одной посуды и срамословия не терплю. Они меня за это ненавидят, чуть не колдуном считают. Атаман знает меня в деле, потому побаивается. Однако теперь придется уносить ноги. Вас они мне не простят…

Елена впервые ела из деревянной миски щербатой деревянной ложкой, впервые пробовала серую кашу с пригорелыми шкварками, но внезапно проснувшийся юный аппетит сделал ее неприхотливой. Сидевший в двух шагах, у печи, лесной разбойник вовсе ее не пугал, напротив, с ним она чувствовала себя легко и непринужденно. Даже убогая изба начинала казаться уютной и надежной. Впервые за последние месяцы у Елены появилось ощущение полной безопасности, хотя девушка прекрасно понимала, что рядом с этим убежищем таится Илларион и целая стая головорезов.

— Что же с вами такое приключилось, сестрица? Почему вы путешествуете одна? — начал расспрашивать ее Афанасий и, как она отметила про себя, не из праздного любопытства. Парень был не на шутку взволнован, словно ее судьба и впрямь касалась его лично.

Рассказ Елены он выслушал молча, ни разу не перебив, все больше мрачнея. В какой-то миг девушке начало казаться, будто рядом и в самом деле сидит кровный брат, который отныне возьмет на себя все заботы о ней. Но как только она дошла в своем повествовании до потешного венчания в церкви, Афанасий вдруг сделал знак замолчать. Елена подумала, что чем-то оскорбила его религиозные чувства, но тут же поняла, что дело в ином. Парень вытянулся в струнку и напряженно прислушивался.

— Кто-то крадется по двору, — выдохнул он еле слышно и приказал: — Лезьте наверх!

Заново разгоревшийся огонь в печи хоть и слабо, но освещал комнату, однако с перепугу Елена не сразу нашла лестницу, ведущую на чердак. Афанасий подтолкнул ее в нужном направлении и помог взобраться на первую ступеньку, довольно высокую. Сам он принялся что-то вытаскивать из-под соломенной подстилки. Елена не могла рассмотреть сверху, что именно он достает, но интуитивно догадалась, что под соломой разбойник прятал оружие.

Пробудившись среди ночи от кошмарного сна, в котором стая прожорливых соек пыталась выклевать ему глаза, Савельев долго не мог прийти в себя. Какое-то время он озирался по сторонам, не узнавая своей спальни, и ожидал нового нападения окаянных птиц. Заметив на столике догоравшую свечку, бывший гусар торопливо схватил ее, обжигая пальцы расплавленным воском, зажег все свечи в подсвечниках и канделябрах и только тогда окончательно проснулся. Взглянув в разбитое зеркало, он обнаружил, что в нем отражалась только верхняя часть его лица — именно лоб, глаза и переносица. Из осколков на него смотрел чужой человек — бледный, опухший от пьянства и опустившийся. «Да неужто это я?!» — пронеслось у него в голове. Остатки хмеля постепенно выветривались. Савельев припомнил, что зеркало разбила девушка, та самая, с которой он понарошку обвенчался. Дмитрий обернулся, рассчитывая увидеть ее спящей на другой половине обширной кровати, но смятая постель оказалась пуста.

— Васька! — кликнул он закадычного дружка, надеясь заполнить провалы в своей биографии с его помощью, как не раз бывало прежде.

Охрипший голос сорвался, на зов никто не откликнулся. Тогда он взял подсвечник и направился в столовую, где уже много дней продолжалось веселье. Однако в зале не было ни души, все аккуратно прибрано, длинный стол накрыт белоснежной скатертью. Такие в его усадьбе перевелись давно, сразу после смерти матери. Гусар даже содрогнулся от неожиданности, будто увидел призрак.

— Куда вы все подевались, черти?! — крикнул в недоумении Савельев. Ему ответило слабое эхо, прозвеневшее в пустых углах.

В других комнатах тоже никого не было. Чья-то усердная рука повсюду навела непривычный порядок, насколько он мог заметить при свете свечи. Случайно взглянув в окно, Дмитрий обмер. В заброшенной часовенке, выстроенной когда-то отцом, светилось окно. «Что за притча?!» Первой мыслью было, что кто-то из гостей допился до смерти, оттого-то прочие гуляки и разбежались. «Тихо, как при покойнике!»

Он, как был, в ночных туфлях и в халате, выскочил на крыльцо и быстрым шагом пошел по снегу. Железная дверь часовенки от резкого рывка издала протяжный скрип, но стоящий на коленях отец Георгий даже не обернулся.

— Севка?! — удивился Савельев, ожидавший увидеть гроб. — Что ты делаешь здесь, мерзавец?

— За тебя молюсь, — тихо ответил тот, по-прежнему не оборачиваясь.

— Да я еще, слава богу, не помер, чтобы за меня молиться! — весело ответил Дмитрий. Он был искренне рад, что встретил живую душу. Пустой дом с темными прибранными комнатами наводил на него страх.

— А я не за твой живот, а за грехи твои молюсь, — продолжал так же монотонно поп, — чтобы снизошел на тебя наконец божий свет и, отрекшись от дел своих неправедных, возродился бы ты к новой жизни.