Пьер Бенуа - Соленое озеро

Утром 26 июня 1858 года солнце показалось поздно, только немного раньше семи часов. Горячие испарения скрыли его рождение. Когда оно появилось на небе, сияющее и золотое, отец д’Экзиль только что окончил литургию.

Он степенно уложил в бедный миссионерский чемоданчик из серого холста священные сосуды и ризы. Затем отнес этот чемодан в угол веранды, загроможденный ящиками, и оперся о балюстраду.

Высоко в небе, с запада на восток, пролетали птицы. Он узнавал их: это были каравайки, черные лебеди и нырки.

Некоторое время простоял он неподвижно, потом взглянул на часы.

— Кориолан, — обратился он к негру-лакею, игравшему в мяч у стены веранды, — пойди скажи своей госпоже, что уже пора.

Негр скоро вернулся.

— Госпожа не готова, — сказал он, сюсюкая. — Но она ждет господина аббата.

Иезуит пожал плечами, поднялся по лестнице и, постучав, вошел в комнату Аннабель Ли.

То была большая комната, переходившая в открытую террасу над верандой первого этажа. Исчезла очаровательная, еще неделю назад украшавшая ее мебель. Сейчас в комнате было пять-шесть огромных чемоданов и тот меланхолический беспорядок, который всегда предшествует отъезду. Остались только огромная, низкая кровать с свисавшими на паркет обшитыми кружевами простынями и ванна, у которой хлопотала сейчас цветная камеристка.

Когда отец Филипп вошел в комнату, камеристка запищала, как испуганный попугай. Аннабель, невидимая за высокой ширмой начала столетия, на которых изображали замки, мосты, коричневые и голубые пейзажи, улыбнулась. Сквозь молочного цвета воду смутно просвечивали формы прекрасного тела, погруженного в ванну. Белокурые волосы свисали до пола. Одна рука Аннабель опиралась о край ванны.

— Я опоздала, — сказала молодая женщина.

Отец д’Экзиль и бровью не повел.

— Нельзя сказать, чтобы вы очень торопились, — сухо ответил он, стоял в дверях, в которых, как в раме, обрисовывалась его высокая фигура.

— Только на четверть часа!

— Все часы в доме уложены, — заметил иезуит. — Поэтому я не заведу с вами спора на эту тему. Но все-таки вот вам мои часы: четверть восьмого. А я вчера десять раз повторил вам, что американская армия в восемь часов вступит в город Соленого озера. Теперь, так как вы передумали и не желаете присутствовать на этом параде, то я, со своей стороны...

— Я буду готова, — кротко уверяла Аннабель Ли.

— Во-вторых, — сказал иезуит, — сегодня день Святого Максенция, день ангела вашего мужа. Вчера вечером, если я не ошибаюсь, вы обещали почтить его память, приобщившись сегодня утром Святых Тайн. Мне кажется, я даже исповедовал вас с этой целью вчера... Нечего и говорить, что я ждал вас не более десяти минут и начал обедню.

— Вы отлично сделали, — сказала она. — Я проснулась очень утомленною. Но сейчас мне гораздо лучше. И если бы вы хотели...

Иезуит сделал вид, что он хочет удалиться.

— Нет, не стоит. Пройдите на террасу, и мы поболтаем, пока Роза будет одевать меня. Это продлится минут десять. Вы ведь знаете, я долго не копаюсь.

Отец Филипп повиновался. Пройдя через комнату, он очутился на террасе с живыми стенами из жимолости и бородавника. Сквозь листву, колеблемую северным ветерком, солнце сеяло по паркету тысячи маленьких движущихся золотых монет.

Иезуит подошел к просвету в виде дуги, находившемуся в зеленой стене. У его ног простирался сад, полный акаций, фруктовых деревьев и хлопчатника, белые хлопья которого носились тут и там в разнеживающей атмосфере. В конце сада зелень скрывала быстрый булькающий голубой ручеек. Направо, выше столпившихся амфитеатром дубов и тополей, подымались окрашенные в бледно-розовый цвет снеговые вершины Близнецов, самые высокие точки гор Уосеч. Слева не видно было Соленого озера, окутанного парами из его же источников горячей воды.

Дорога в Огден тянулась, мрачная, к северу, между пустынными пространствами, словно обожженными под соляной их одеждой.

— Хорошая погода, — послышался сзади мягкий голос Аннабель Ли.

— Великолепная. Если она продержится так в течение месяца, то наше путешествие в Сан-Луи будет сплошным удовольствием.

— Сплошным удовольствием! — сказала она, покачивая головою.

— А вы будете грустить? — спросил иезуит с некоторой резкостью.

— Я никогда не чувствовала себя несчастной в Салт-Лэйке.

— Вы плохо помните, что было, когда вы прибыли сюда. Могу вас уверить, что тогда у вас не было того, что называют гордым видом.

— Я никого не знала, и потом у меня были опасения, которые вы рассеяли. И, правду сказать, я не надеялась найти здесь такого друга, каким оказались вы.

— Так что сейчас...

— Так что сейчас я почти сожалею об отъезде.

— Я не сожалею о вашем отъезде, — сказал он. — Я тоже не останусь здесь долго. И признаюсь, что предпочитаю не оставлять вас после своего отъезда здесь.

— Благодарю вас, — сказала она своим мягким монотонным голосом. — Но мне, которая покидает вас, вы не можете запретить сожалеть об этом.

Он машинально обернулся. Молодая женщина была еще только наполовину одета. Она смотрела на него с нежной и грустной улыбкой.

— Простите, — пробормотал он.

— Это мне следует просить у вас прощения за то, что я опоздала, — сказала она.

Оба они замолчали. Слышалась только болтовня негритянки.

— Я готова, — сказала, наконец, Аннабель.

Медленно спустились они по лестнице.

В саду ржала лошадь.

Навстречу им шел Кориолан.

— Госпожа, — сказал он, — там дожидается солдат от господина губернатора.

— Введи его сюда.

Губернатор Камминг напоминал миссис Ли, что она приглашена на банкет, который в этот вечер давали почетным лицам территории Ута в честь генерала Джонстона, командира оккупационной армии. Пользуясь случаем, он извещал, что вступление армии в город Соленого Озера состоится не раньше десяти часов через западные ворота.

— Поблагодарите от меня господина губернатора, — сказала Аннабель. — Кориолан! — обратилась она к негру, указывая на солдата, — отведи его в кухню и дай ему стакан рому.

Затем она повернулась к иезуиту:

— Вы видите: всегда ошибается тот, кто торопится.

— Вы всегда правы, — пробурчал он.

Она наклонила голову.

— А пока пойдемте и позавтракаем спокойно, — предложила она.

И, так как он возразил почти угрюмым жестом, прибавила:

— Пойдемте, будьте добры. Ведь мы, может быть, в последний раз завтракаем вместе... а уж в предпоследний-то наверно.

В столовой оставались только буфет из полированного ореха, стулья и стол, на котором стояли круглая чашка со сливками, кофейница и фаянсовые чашки со сливами и абрикосами. Аннабель несколько раз требовала различные предметы, и каждый раз Роза отвечала ей одно и то же: