Анатолий Марченко - Звездочеты

— Я же говорила тебе — русская она, совсем русская, — шепнула Ярослава Максиму, и ему мгновенно передалось ее чувство прощания с Окой, с ним, Максимом, с Жекой, с покинутым на берегу Легостаевым, передалось настолько остро, осязаемо и глубоко, что он отвернулся, боясь встретиться с ее трепетным, ждущим сочувствия взглядом. Она ни слова не говорила о том, что навсегда умчались дни, которые они провели здесь, на Оке, что до разлуки остался всего лишь один шаг, но в том, как она повторяла и повторяла свою мысль, слышалось пронзительное признание в любви к России, которую ей предстояло покинуть.

Наконец катер отчалил, неторопливо пошел под углом на середину реки. Ярослава усадила Жеку на скамью, а сама прижалась к поручням и, как зачарованная, смотрела на удалявшийся берег. Даже стриженый парень показался ей сейчас неотделимым и от этого берега, и от одинокого дебаркадера, и от всего, что связывало ее с Окой.

Потянуло прохладой. Таинственно и поспешно, точно боясь, что их подслушают, зашептались леса. Катер скатывался вниз по течению легко и сноровисто — ему в этом помогала река. Луна вдруг заполыхала над лесами, чудилось, что, заберись сейчас в любую чащу — все равно отчетливо отпечатается перед глазами каждая тропка и каждая хвоинка на ней.

Ночь была тихой, величавой. Стихли дожди, отгрохотали ближние и дальние громы, небо стало свободным и безбрежным.

Ярослава отпустила поручни и увидела, что Максим неотрывно смотрит на берег, туда, где стояла палатка. Ярослава поняла его и пожалела, что ночь слишком светла: если бы было темнее, то отсюда, с катера, хорошо был бы виден костер и колеблющаяся тень Легостаева на туго натянутом пологе палатки.

Максим задумался и не обратил внимания на то, что катер уже причаливает к пристани. «Поленово!» — крикнул кто-то визгливым голосом, не то удивляясь, не то сердясь. «А ведь мы собирались побывать в Поленове», — вспомнил Максим. Совсем недавно он прочитал в газете о том, что семья художника принесла в дар советскому народу все ценности, находящиеся в доме-музее Поленова.

Максим порывисто обернулся к Ярославе, просяще опросил:

— Поленово… Сойдем?

Ярослава поняла его желание не по нерешительному, осторожному вопросу, а по тому порывистому, не признающему колебаний и недомолвок движению, которое предшествовало словам. Она поняла: Максим предлагает сойти на берег не потому, что они давно собирались побывать в Поленове, — просто не может уехать вот так, тайком, не попрощавшись с Легостаевым. Если бы Максим догадывался о том, что она понимает его душевное состояние, он бы признался ей в своем желании вернуться в Велегож. Но так как он не догадывался об этом, то и молчал.

— Поленово! — повторил все тот же неприятный голос, казалось, человек, произносящий название пристани, крайне недоволен тем, что катер вынужден делать здесь остановку в такое позднее время. — Есть кто до Поленова? — Выждав минуту, он добавил еще ворчливее: — Валандайся тут — причаливай-отчаливай, а вылезать некому…

Молчание было ему ответом. Ярослава вдруг, понимающе сжав локоть Максима, громко и отчетливо сказала:

— Мы до Поленова!

Максим схватил на руки Жеку, и они, сопровождаемые брюзжанием по-бабьи визгливого речника, поспешили к трапу, залитому мягким лунным светом.

Они сошли на пустынный безмолвный берег. Жека спросила удивленным сонным голосом:

— Уже Москва? Приехали?

— Приехали, — ответил Максим. В голосе его прозвучала радость. — Выше носик, Женча-баранча!

— Ночь лунная, — в тон ему сказала Ярослава. — По дороге мы быстро дойдем…

Максим посадил Жеку на плечи, Ярослава вскинула на спину теперь уже не такой громоздкий рюкзак, и они торопливо, будто опасаясь опоздать к точно назначенному часу, зашагали по дороге вдоль берега в сторону Велегожа.

Путь оказался неблизким. Лесная дорога не успела просохнуть. Ветви склонившихся над дорогой берез преграждали путь, как бы пытаясь остановить их и обвинить в неразумности. Но они шли легко и проворно, ускоряя шаг на открытых сухих местах. Только Жека изредка вскрикивала, когда ветки слишком больно задевали ее. Из каждой лужицы на них с любопытством смотрела луна.

Когда уставшие, взмокшие от пота, они остановились передохнуть, сердце Максима забилось в тревожном предчувствии. Какой окажется встреча с Легостаевым? Как лучше и, главное, искреннее объяснить ему причину поспешного отъезда и столь же поспешного возвращения? Нет сомнений: придется высказать Легостаеву все, что он, Максим, думает о нем, о его ошибочных и вредных взглядах, а также в чем согласен с ним. И пусть он поймет, что они — Максим и Ярослава — не беглецы, не трусливые, думающие только о своей шкуре люди, не хлипкие интеллигентики, нет, просто они не могут быть с ним вместе, так как его мысли чужды им. И они обязаны силой фактов доказать ему свою правоту и тогда уж расстаться — по-честному, с чистой совестью.

Сейчас, ночью, Ока была не менее прекрасна, чем днем. Чудилось, будто луна спустилась с высокого чистого неба и окунулась в реку. Было так тихо, что Максим и Ярослава, казалось, слышали стук своих сердец.

Передохнув, они направились к берегу, где совсем недавно стояла палатка.

Еще издали Максим понял, что костра на прежнем месте нет. Он ускорил шаг, Ярослава едва поспевала за ним.

— Мы здесь жили! — удивленно оказала Жека и захныкала: — Обманщик, ты сказал, что уже Москва!

Максим не ответил. Ярослава сбросила с себя рюкзак.

— Его нет, — сказала она обреченно.

И впрямь, палатка, в которой жил Легостаев, исчезла. В кустарнике, где плескалась волна, одиноко торчал кол, за который Легостаев привязывал лодку.

Они обошли весь берег, надеясь, что он поставил палатку в другом месте, но поиски оказались напрасными.

Не устанавливая палатки, они молча улеглись на сено, оставшееся после их отъезда, накрылись одеялом. Жека, свернувшись между ними калачиком, перестала капризничать и тут же уснула.

«Счастливая, — подумал Максим, услышав ее ровное, спокойное дыхание. — Хорошо, что ей еще многое непонятно, особенно то, что приносит страдания… Значит, Легостаев тоже уехал. Уехал, увидев, что остался один, что его покинули. Выходит, он боится одиночества, хотя и утверждал, что оно необходимо и что каждый человек должен пройти через него, как сквозь чистилище. Нет, одиночество — это трагедия, человек создан для того, чтобы не быть одиноким, чтобы знать: ты необходим другому человеку, необходим на работе, дома, в пути — везде, где существует жизнь. Знать, что тебя ждут, что мир не пустыня, что он полон людей, что люди и мыслями, и делами, каждым шагом своим, каждым вздохом связаны неразрывно с себе подобными. И если бы этого не было, жизнь потеряла бы всю свою притягательную красоту, все очарование и смысл… Да, но почему Легостаев уехал тотчас же вслед за ними? И на чем он мог уехать? Ведь следующий катер идет утром. Ах да, у него же лодка! Значит, на лодке. И наверное, махнул в Тарусу, туда, где он оставляет свое походное снаряжение — палатку и рыболовные снасти. Убежал к людям, чтобы спастись от самого себя! А может, — Максима от одной этой мысли пронял озноб, — может, он боится меня, боится, что я расскажу о нем и там, где следует, узнают о том, что он говорит о Тухачевском и о будущей войне? Неужели именно это побудило его так стремительно покинуть Велегож? Ведь он же собирался провести здесь все лето. А почему бы и не страх, именно страх, заставил его уехать, он же человек, а какой человек, зная, что может попасть в беду, не попытается уйти от нее? Да, конечно же он человек, но разве ты, ты — не человек? И если он мог подумать о тебе такое, разве ты можешь считать себя человеком? Разве можешь?»