Юрий Пересунько - Искатель. 1979. Выпуск №1

— Давай. У меня полпачки грузинского осталось, так что живем. Доставай котелок.

Круто заваренный чай горячей волной прошел по груди. Жарков и Митрохин молчали, жадными глотками пили отдающую дымом и еще какими-то запахами жидкость, а от этого становилось легче на душе. Когда в опорожненном котелке оставалась только разбухшая горькая кашица, Колька бережно отнес все это добро обратно в кабину, сказал, потягиваясь:

— Поспать бы еще чуток.

— Под машиной, — в тон ему ответил Жарков и, размахнувшись топором, начал хрястко рубить звенящее на морозе дерево.

После чая совсем не хотелось лезть под машину. Но лезть надо было, и Сергей, чтобы не думать об этом, снова стал вспоминать детдом.

— Знаешь, Никола, — сказал он Митрохину. — А мы в детдоме часто мечтали попасть в какой-нибудь такой переплет, чтобы потом на весь мир по телевизору показывали.

— Уж лучше не попадать, — ответил Колька рассудительно и добавил: — Может, я болты покручу?

— Успеешь. Твоя забота сейчас — дрова готовить.

Прошел еще час этой бесконечно длинной ночи. Сергей уже не мог более десяти минут вылежать на снегу и каждый раз все дольше и дольше отогревался у костра, чтобы войти в норму. Да и за эти десять минут он мало чего успевал сделать. В какой-то момент Сергей позабыл растереть щеки и подбородок, и теперь они нестерпимо болели. Но особенно донимали руки. Сначала немели кончики пальцев, затем бесчувственными становились кисти, приходилось двумя руками держать гаечный ключ.

Наконец Жарков открутил последний болт и начал снимать поддон. Заляпанный смерзшимся маслом и какой-то грязью, смешанной с бензином, оголился картер. Сергей аккуратно положил поддон на снег, подсветил переносной лампой, выискивая поломку. Из нижней шейки шатуна выглядывал рваный кусок вкладыша.

Сергей машинально сбросил правую рукавицу, взялся голой рукой за влажную от бензина и масла шейку…

Острая боль пронзила пальцы, жаркой волной ударила в голову. Сергей вскрикнул, рванул словно приваренную к металлу руку, увидел на шатуне рваные лохмотья кожи. Не успев еще сообразить, что произошло, с ужасом посмотрел на кровоточащие пальцы.

— Чего это ты? — с тревогой спросил Колька, нырнув к нему под машину.

Стиснув зубы, Сергей натянул рукавицу, выбрался к костру, сказал глухо:

— Все! Отыгрался дед на скрипке.

Распухшие пальцы начали покрываться кроваво-грязными волдырями. Выть хотелось и от боли, и от оплошности, которая теперь может неизвестно чем кончиться. И как это он, битый-перебитый шофер-трассовик, мог допустить такую глупость?! Устал, наверное. Потерял чувство реальности. Сергей скрежетал зубами, почти со злостью посмотрел на ковырявшегося под ЗИЛом Митрохина. Был бы напарник ненадежнее, а этот…

— Николай, — позвал он. — Давай вылазь, разговор есть.

Старые, надежно подшитые валенки Митрохина зашевелились, в полосе света появилось его лицо.

— Ну?

— Гну! — сорвался Сергей. — Кончай эту свистопляску, на базу пойдем.

— А как же?… — Митрохин недоуменно посмотрел на Жаркова. — Сам же говорил, что вкладыши есть — менять надо.

— Менять… — криво усмехнулся Сергей. — Кто менять-то будет?

— Я.

— Я-а… — Насквозь промерзшие губы Жаркова дрогнули. — Да знаешь ли ты, парень, что человек просто не в состоянии пролежать при таком морозе десять часов на снегу?

— А мы, туляки, живучие, — поворачиваясь спиной к ветру, сказал Колька.

— Вон как?… — Жарков, на какое-то время забыв о боли, перестал нянчить руку, с удивлением посмотрел на Митрохина. — Тогда прости, Никола.

— За что?

— Да-а, это я так. — Жарков присел на сваленное у костра дерево, кивнул Митрохину. — Садись. Давай вместе подумаем. Помолчав немного, добавил: — Хоть ты и туляк, да мало я верю в то, что ты сможешь этот ремонт вытащить, а от меня толку… сам видишь. — Он скрежетнул зубами. — Так что вдвоем нам здесь отсвечивать нечего. Я на базу пойду — чем черт не шутит, вдруг там какая машина есть, а ты тогда тут возись. Починишь — догоняй. Но об одном прошу тебя, парень, как бы плохо ни было — от этого костра ни шагу.

— А как же ты?

— Как?… Я, Колька, детдомовский, да и не впервой мне до базы пешком ходить. И еще вот что; снимай-ка свой тулуп на рыбьем меху. — Сергей кивнул на поношенный солдатский бушлат. — Возьми мой полушубок, все теплее на снегу будет.

Серая полоса утренней зари медленно расползалась над заросшими вековечной тайгой сопками, обнажала заснеженные перепады. Мглистое утро едва-едва переходило в день, когда Жарков вышел наконец к ручью Первопроходцев. Отсюда зимник сворачивал резко влево и, петляя меж отрогов, бежал дальше. Пожалуй, еще год, и эта дорога уйдет в историю стройки, а пока не отсыпана новая, шоферам приходится делать немалый крюк, пробиваясь за материалами на базу.

Сергей остановился у поворота, отдышался. Как он ни старался обходить заструги и занесенные снежным бураном места, все равно случалось часто проваливаться в снег и делать не более двух километров в час. Хорошо еще, что ветер подталкивал в спину. От постоянного напряжения и нечеловеческой усталости Жарков перестал обращать внимание на ноющие пальцы, и они от этого вроде бы перестали болеть. Только изредка, почти автоматически, он шевелил ими, не снимая рукавиц, и, ощущая подвижную гибкость, радовался — живы пальцы, не морозятся.

Постояв минуту, Сергей на всякий случай растер лицо, подбородок и, увязая в снегу, начал подниматься проложенной бульдозеристами просекой на левый берег. Подъем был не очень крутой, но бесконечно длинный, и поэтому, взобравшись на вершину пологой сопки, он остановился опять, чтобы перевести дух. Отсюда зимник серпантинной лентой бежал вниз и где-то далеко-далеко выпрыгивал на новый пологий склон. «Лыжи бы сюда!» — с завистью подумал Сергей.

— А вертолета не хочешь? — сказал вслух Сергей и с опаской посмотрел на высокое, сизым мглистым куполом уходящее в космический холод небо. За два года работы на Севере Жарков насмотрелся на такие дни, когда при ясном безоблачном небе не проглядывал ни один луч солнца и только кристаллическая мгла висела над землей. Но все это было там, на людях, когда можно было укрыться в теплом общежитии или в кабине машины, а здесь… Сергей сглотнул подступивший к горлу комок, впервые за все это время обернулся назад.

Далеко внизу лежала скованная морозом река, на белоснежном покрывале которой неровной цепочкой тянулись его следы. Далекий и оттого казавшийся серым правый берег переходил в нехоженые отроги хребта, заснеженные вершины которого сливались с падающим на них небом. И такая безысходность была во всем этом, что захотелось бегом броситься вниз и бежать туда, к людям, на базу, где можно отогреться в тепле, съесть большую тарелку жирного борща, выпить кружку вяжущего своей горечью чая.