Роберт Стивенсон - Мастер Баллантрэ

— Как вы думаете, наши враги ушли и теперь уже не настигнут нас?

— Я молю Бога, чтобы это было так. Я надеюсь, что мы спасены; я боюсь даже высказать это, но я надеюсь, что они оставят нас теперь в покое, — ответил Моунтен, как он передавал мне, неуверенным тоном, едва помня, что он отвечает.

И на самом деле, Моунтен был до такой степени расстроен, что когда он прибежал к нам в лагерь и рассказал нам обо всем, что с ним случилось, он не мог даже в точности припомнить, приснилось ли ему, что Секундра после того, как он ответил ему, повернулся и пошел обратно по тому направлению, где в последнее время они, стояли лагерем, и где он на каждом шагу мог наткнуться на искалеченные и обезображенные трупы.

То, что я рассказал в предыдущей главе, рассказал Моунтен сэру Вильяму Джонсону и милорду в моем присутствии, но только в более коротких словах, чем я. Когда Моунтен дошел до того места, когда мастер Баллантрэ захворал, он начал говорить все с большим увлечением, и на лице его выразился страх при одном воспоминании о том, что происходило. Мы, находясь в пустыне, неподалеку от того места, где происходили все эти ужасные события, поневоле почувствовали также страх, когда услышали повествование Моунтена, так что и рассказчик, и слушатели были одинаково возбуждены, когда перед ними развертывалась такая ужасная картина. Рассказ Моунтена произвел очень сильное впечатление не только на лорда и на меня, но и на сэра Вильяма Джонсона, и тот вследствие этого рассказа даже переменил первоначальное намерение, которое он имел.

Об этом я расскажу несколько подробнее. До альбанцев донесся слух, будто против них начинаются враждебные действия со стороны индейцев, и что индейский дипломат Вильям Джонсон отправился на зиму в дикую страну, чтобы в самом начале пресечь неудовольствия и уладить дела, могущие в противном случае привести к весьма серьезным последствиям. Забравшись в пустыню, дипломат будто бы узнал, что он пришел сюда слишком поздно, и ему представился весьма трудный выбор: или, рискуя жизнью, идти дальше вперед, или же, не добившись никаких результатов, тотчас отправиться в обратный путь.

Сэр Вильям был человек не особенно храбрый, но и не особенно осторожный. Его положение по отношению к индейцам было приблизительно такое же, как положение лорда-президента Куллодена по отношению к нашим горцам в 45 году, т. е. сэру Вильяму, равно как и лорду-президенту, необходимо было выбрать удобный момент для политических переговоров с татуированными дикарями, иначе дело могло кончиться скверно: индейцы начали бы войну, стали бы жечь дома, нападать на проезжих и убивать и скальпировать несчастных альбанцев, попадающихся им навстречу. С другой стороны, если сэр Вильям Джонсон рискнет проникнуть дальше, то еще неизвестно, удастся ли ему умиротворить индейцев и не рискнет ли он своей жизнью совершенно напрасно, так как если индейцы уже начали свои военные действия, то их остановить чрезвычайно трудно.

Когда Моунтен окончил свой рассказ, сэр Вильям погрузился в мрачные думы и, понурив голову, несколько минут молчал, а затем печальным голосом сказал:

— Я прибыл сюда слишком поздно, индейцев уже не унять, увы! Я пришел слишком поздно. — Сказав это, он поднял голову и взглянул на милорда, на Моунтена и на меня, сидевших вокруг костра, горевшего в одном из углов лагеря, и который мы развели специально для себя. Затем, обратившись к милорду, он продолжал: — Видите ли, милорд, хотя мне и очень жаль, но мне кажется, что лучше, если мы с вами расстанемся. Моя обязанность идти дальше вперед, но так как я вижу, что путешествие мое сопряжено теперь с риском и с опасностью для жизни, то я положительно не знаю, зачем мне подвергать этой опасности и вас. Мне кажется, что лучше, если вы возьмете одну из моих лодок и несколько человек из моей свиты и вместе с мистером Маккелларом отправитесь обратно в Альбани. Я бы очень советовал вам это сделать.

Я должен раньше еще заметить, что милорд прислушивается к тому, что рассказывает Моунтен, с удивительным интересом, и в продолжение всего времени, пока рассказ продолжался, не спускал с Моунтена своего напряженного и вместе с тем печального взгляда.

Но как только рассказчик кончил свой рассказ, милорд погрузился в мрачные думы и стал производить впечатление человека не бодрствующего, а спящего. Теперь в его взгляде было что-то странное и, если можно так выразиться, что-то нечеловеческое; лицо у него было мрачное, и оно словно вытянулось и заострилось, а глаза налились кровью.

Я не мог смотреть на него без жалости, так как я любил его, а Моунтен и сэр Вильям прямо-таки отворачивались от него, такое неприятное впечатление он производил. Сэр Вильям, стараясь не смотреть на него, глядел в противоположную сторону, а когда во время своего рассказа Моунтен случайно взглядывал на него, он бледнел на минуту, запинался и также тотчас отворачивался.

Когда сэр Вильям предложил милорду отправиться обратно в Альбани, милорд как будто пришел в себя и совершенно спокойным голосом спросил:

— Вы, стало быть, советуете мне ехать в Альбани?

— Да, в Альбани, так как ближе нет места, где бы вы могли находиться в полной безопасности.

— Мне бы не хотелось возвращаться в Альбани, — ответил милорд. — Я не боюсь индейцев, — присовокупил он с некоторым ударением.

— Я был бы чрезвычайно рад, если бы мог сказать то же самое, — возразил сэр Вильям, улыбаясь, — но, к сожалению, я этого сказать не могу. А между тем, я не могу возвратиться обратно, как бы я этого ни желал, так как я обязан исполнить данное мне поручение, и несмотря на то, что я подвергаю жизнь свою опасности, должен идти дальше вперед. Вам же, насколько я могу судить, ехать дальше незачем. То, что вас интересовало, вы узнали. Очень сожалею о том, что вам пришлось получить такое печальное известие, но во всяком случае дальнейших известий вам ждать нечего, и ехать вам дальше также незачем, и поэтому я положительно отговариваю вас следовать за мной. Я не могу взять на себя ответственность везти вас дальше, так как знаю, какому риску я подвергаюсь сам, и вовсе не желаю подвергать ему и вас. Если с нами случится что-нибудь ужасное то каждый человек будет иметь право осудить меня за то, что я повел вас на погибель.

Милорд ничего не ответил и, обратившись к Моунтену, спросил:

— Почему вы думаете, что он умер?

— Я не вполне понимаю, что ваша милость спрашивает? — спросил в свою очередь Моунтен, глядя на милорда изумленным взглядом и оставляя в покое свои окоченевшие пальцы, которые он в продолжение нескольких минут усердно растирал.