Николай Камбулов - Обвал

— Фамилия?! — потребовал Сучков от лейтенанта.

— Лейтенант Цааг… Прошу учесть, я добровольно… выхожу из войны…

— Помолчи, значит! — воскликнул Сучков и, присмотревшись к офицеру, он узнал в нем лейтенанта Цаага — телохранителя Теодора.

«Так вот где мы с тобой повстречались, — подумал Сучков. — На Северном Кавказе тебе и в голову такая мысль, конечно, не приходила, убивал и грабил вместе со своим шефом Теодором?!»

Цаага допросили в отдельной комнате. Лейтенант ничего не скрывал, даже признался, что он был телохранителем у профессора Теодора, что Теодор имеет намерение пробиться с отрядом эсэсовцев генерала Роттенхубера на запад и что отряд будет биться насмерть.

После допроса Цаага поместили в отдельную комнату под строгую охрану.

За окном сеял дождь. Однако край неба, нависший над западной частью Берлина, уже светлел, проглядывало солнце.

— Едва ли они рискнут в дневное время. К тому же, чтобы прорваться к американцам, надо преодолеть десятки километров, занятых нашими войсками, — высказал свою мысль Сучков.

— А зачем это делать им! — возразила Марина. Она развернула карту на столе: — Миленький Иван Михайлович, посмотри, сразу за рощей идут кварталы домов. Гитлеровцы переоденутся и рассеются по домам, и их тогда труднее обнаружить. Надо немедленно действовать.

Огонь подступал все ближе к недостроенному бункеру. Роттенхубер нервничал… Нет, не оттого, что дым ел глаза и припекало уж чересчур, а оттого, что несколько эсэсовцев, в том числе и Теодор с Гарри Менсхаузеном, незаметно отпочковались, исчез Цааг, — видно, струсили идти на открытый прорыв. Злился он еще и оттого, что в точности не знал, есть ли в домах, расположенных западнее рощи, советские войска…

Прошелестела над рощей красная ракета, и Марина увидела: Сучков со своими ребятами уже окружает банду Теодора. «Миленький Иван Михайлович, за меня не тревожься, береги себя…» Она как-то читала письма-каракульки шестилетнего сынульки Сучкова… «Папа, убей Гитлера…», «Папочка, скорей кончай войну», «Папа, дедушка болеет, а мама работает и вяжет по ночам тебе варежки». «Сучков, Сучков, — думала Марина, — ты обязан вернуться с фронта. Ты очень нужен своему сынульке, жене и отцу. А у меня, миленький Иван Михайлович, ни матери, ни отца, ни мужа. Любушка моя, Андрюшенька Кравцов, погиб…»

Марина снова увидела в прогалине стелившегося дыма промелькнувшего Сучкова. «Лезет, лезет в огонь! — заволновалась она. — А сынулька ждет… О если бы у меня был сын!»

— Нас окружают! — вскричал Роттенхубер и ударил из автомата.

Марина бросилась под дерево, потом поползла навстречу орущей толпе гитлеровцев и, приподняв голову, увидела вскочившего на ноги Сучкова. Он швырнул гранату в эсэсовцев. Взрыв гранаты приземлил фашистов, но Роттенхубер успел полоснуть из автомата, и Сучков упал. Она во весь голос закричала:

— Палач Теодор, сдавайся! — И не стерпела, бросила гранату.

Через час все было закончено; оставшиеся в живых гитлеровцы подняли руки, и их тут же разоружили. Принесли раненного в руку майора Сучкова.

— Ты чего же мишенью торчала?! — сказал он и потянулся к Марине здоровой рукой, обнял. Плечи ее вздрогнули. — Ничего, ничего, Мариночка, жить будем… И гулять будем!..

Проглядывалось почти все истоптанное, окровавленное место схватки, возле недостроенного бункера возвышалась гора сложенного в беспорядке оружия — фаустпатроны, автоматы, гранаты… Поодаль от этого вороха — шагах в тридцати, наверное, — на луговинке сидели с понурыми головами пленные эсэсовцы.

Сучков обратил внимание на трехэтажный особняк с резными колоннами, с высоким фронтоном, на котором вылитый из металла орел-стервятник держал в когтях огромную свастику.

Рванул ветер, пламя перекинулось на фронтон особняка — серый хищник разжал когти, уронил двухметровую свастику, а затем и сам грохнулся на мраморную лестницу.

Была суббота, надвигался вечер… Хилли поливала во дворе цветочные клумбы. С поля возвратился на фургоне хозяин дома, господин Ланге. Распрягая лошадей, старик неловко повернулся, протез скривился, — видно, лопнули крепления, и Ланге, взмахнув руками, упал. Хилли, подбежав к старику, подняла его, помогла сесть на скамейку и потом, когда отвела лошадей в конюшню, спросила:

— Дедушка, где ты потерял ногу? На войне?

— Нет, Хилли, на фронте я не был… А в «Каменном мешке» пришлось побывать. Перед тем я долго работал в типографии…

«О, это он, тот Ланге!» — вмиг вспомнила Хилли, где она видела этого человека, и в испуге вскрикнула:

— Не надо! Не надо об этом! — и бросилась в дом…

Всю эту ночь Хилли отбивалась от нахлынувших на нее картин прошлого. Она зарывалась в подушки, но и там, при полной темноте, картины прошлого неотступно вставали перед ее мысленным взором…

По всей округе расплескался погожий июньский день 1935 года. Она, Хилли, и Эрлих Зупке лежали под сосной. Клялись быть вместе до гроба, не расставаться. Он целовал ее в пылающие жаром губы и щеки, приговаривал: «Браво Гитлеру! Браво всем секретным службам, коих у нас теперь чертова пропасть. Браво за то, что они из замарашки-студентки, по имени Хилли, сотворили умного зверька-осведомителя! А в общем-то террориста…»

— Вот тебе чек! — Зупке не назвал сумму, но Хилли, посмотрев на чек, ахнула от удивления и радости.

— Эрлих, ну скажи, а кто же платит? — Она прижалась к его лицу неостывающей щекой. — Ну кто, а?

— Хилли, я и сам не знаю. Но наверное, господин Крупп и ему подобные. У фюрера своих денег нет. Он тоже на зарплате.

Ей показалось, что Зупке принижает вождя нации, и она вдруг вскипела, отвесив ему тяжелую пощечину:

— Фюрер великий! Как ты можешь принижать!..

— Браво! Браво! — вновь захлопал в ладоши Зупке. — Цены тебе нет, Хилли… Вот тебе пропуск в «Каменный мешок». Браво! Браво!

По шоссе, проходящему невдалеке от лесочка, мчались грузовики, полностью забитые людьми — и пожилыми, и молодыми, и детьми.

— Эрлих, куда их везут?

— А мне все равно, лишь бы нам платили, — отозвался, как бы думая про себя, Эрлих. — Я тоже хочу иметь свое дело… Ты спрашиваешь: кого и куда везут? Мусор, очистки от немецкой нации, хлам. Ты не падай в обморок, я тебе сейчас все открою потому, что настал час испытать твою духовную закалку: скочуришься ты перед чистилищем или нет… Ты будешь закаляться под моим руководством. Но прежде я хочу у тебя спросить: почему ты до сих пор терпишь полиграфиста Ланге? Его место в «Каменном мешке»! Пришей ему дело о связях с типографией русской газеты «Искра»…