Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5

Солнце уже разогнало туман и поднялось над домами, но улицы были еще безлюдны. День только начинался.

Утро было прохладным, и кони шли легко, но следователь знал, что им предстоит переход в семьдесят верст, и придерживал удила. Они миновали Скобелевскую, вышли к Ростов-Горе, их взгляду открылась степь.

Кони сами перешли на жесткую, но экономную, позволявшую легко проскакать многие версты казачью рысь, и Романов отпустил удила. Конь под ним мягко заржал и ходко пошел вперед.

Под солнцем степь зазеленела, запушилась донником, закрасовалась редкими уже, но все еще ярко вспыхивающими то тут, то там поздними тюльпанами. Казалось, что вновь вернулось степное бабье лето.

Отряд прошел верст пять, и кони начали потеть, Романов придержал своего бегуна, и отряд сменил шаг.

— Пойдем шибче! — догоняя Романова, крикнул Ремизов.

— Нет, — ответил Романов, на ходу поправляя расстегнувшийся подсумок, — коней пожалеем, еще скакать долго.

Ремизов чуть отстал, и опять поскакали молча.

Романов уже обдумал, как они будут арестовывать капитана «Атланта» и его людей, знал, что в Таганроге они разделятся на две группы. Второй группой будет командовать Ремизов. С двумя красноармейцами он отправится в порт и арестует капитана судна, отплывающего в Новороссийск, Команду над судном Ремизов возьмет на себя и сам поведет его в рейс.

Решив все, он уже не возвращался к этому. Он думал о командире эскадрона, давнем боевом друге начальника Дончека, погибшем два дня назад в бою. Думал о многих друзьях и товарищах, которых потерял он за годы гражданской войны под бесчисленными холмами.

Думал о трудной дороге, которую избрали и они и он, и знал, что пройдет ее до конца, как бы она ни была трудна.

Кони ходко шли к Таганрогу.

У Пятихаток Романов решил сделать привал. Остановились, спешились. Ремизов, один из красноармейцев и молчавший всю дорогу арестованный офицер повели коней к пруду.

— Выводите их хорошенько, прежде чем поить! — крикнул вслед Романов и, разминая ноги, пошел по хрусткой траве к колодцу.

У колодца красноармейцы, уже напившись ледяной воды, балагурили, смеялись. Солнце светило ярко.

Романов зачерпнул полную кружку. Зубы заныли. Вода была чуть солоноватой, но пилась легко.

— А офицерик-то наш, — смеясь, сказал рябоватый красноармеец, — вроде своим стал.

От колодца хорошо было видно, как Ремизов, офицер и молоденький красноармеец вываживали на лугу коней.

Офицер вел на длинном поводе четверку, и рыжий большой жеребец все время пытался подняться на дыбы. Офицер укоротил повод и огладил его. Жеребец успокоился.

«А ведь он врет, — подумал вдруг Романов, — что из Питера. Коней водит по-донскому».

— Пойди, — сказал он рябоватому красноармейцу, — забери у него коней. А то он свой, свой, да как бы чем не удивил.

Рябоватый уже без улыбки сказал:

— Это точно…

И пошел к лугу.

Офицер передал ему коней и, поднявшись к колодцу, нерешительно остановился чуть поодаль от группы красноармейцев.

— Водички-то испейте, господин офицер, — сказал ему Романов.

Офицер подошел к колодцу. Заглянул в бадью. Она была пуста. Ухватисто подхватив цепь, офицер кинул бадью в черную, глубину, зачерпнул воды и, сильно работая руками, так, что заходили под курткой лопатки, потянул бадью вверх.

«Точно, врет, — подумал Романов, — он донской, ишь как орудует. Этому в Питере не научишься. Это с детства видеть надо».

Офицер пил маленькими глотками, поверх кружки поглядывая на пруд, на коней, на уходящую вдаль дорогу.

«И фамилия у него уж больно донская, — все сомневался следователь, — Запечнов…»

Он вспомнил, что был у них в полку сотник Запечнов. В сотне у Запечного служил дружок Романова, Янченко. Говорил не раз: «Земляк мне Запечнов, а собака, ничего не спустит».

«Из Семикаракор они, — припоминал Романов, — или из Константиновки? Но донские, точно… Нет, врет офицер!»

Офицер поставил кружку на край колодца.

— Садитесь, Запечнов, — сказал следователь, — покурим.

— Спасибо, — ответил офицер и присел в тени, пристроившись на камне.

Романов протянул ему кисет и бумагу. Тот завернул цигарку. Потянулся прикурить, Романов зажег спичку, указал:

— Коней вы, видать, любите. Приглядывался я, как вы вываживали.

— Да, вы правы, коней я люблю, — ответил офицер, выпуская дым. Щуря глаза, он смотрел куда-то вдаль.

— Жеребец, рыжий, — лениво продолжал Романов разморившись на солнце, — наверное, понравился? Оглаживали вы его уж больно любовно…

— Жеребец славный, — сказал офицер, — бабки высокие, грудь сильная — правда, зажирел немного да, кажется, чуть засекается на ходу. Подковали, видать, плохо…

«Все врет, — теперь уже твердо решил следователь, — донской он. Ну да ладно, посмотрим, кто кого…»

Подошел Ремизов. Коней уже напоили. Можно было трогаться.

— По коням, — негромко сказал Романов, поднимаясь от колодца.

Красноармейцы стали садиться в седла.

Романов чуть отвел своего бегуна в сторонку, мигнул стоявшему у яблони красноармейцу. Поднявшись в седло, тот тронул коня и шагом подъехал к Романову.

Поставив ногу в стремя, Романов Шепнул:

— Въедем в Таганрог — глаз не спускай с офицера, держи как на вожжах…

Романов давно знал этого красноармейца. Фамилия его была Воронов. Конник он был старый, от такого не уйдешь. Догонит.

— Понял, Воронов?

— Ясно, — сказал тот.

— По двое рысью! — дал команду Романов и пустил коня вперед.

Отдохнувшие кони пошли резво.

А через час набежала тучка и потянуло свежим ветром. Начавшие опять было потеть кони подсохли и, став на хорошую ногу, потянули ровно и уходисто.

Миновали небольшое селение Самбек; теперь уже до Таганрога было рукой подать. Верст пятнадцать, не больше.

Романов вышел из головы отряда и, махнув Ремизову, пропустил конников вперед. Ремизов тоже приотстал.

Пристроившись в хвост отряда, Романов наклонился с седла к Ремизову.

— Значит, как договорились, — сказал он, — въедем в Таганрог, ты берешь двоих — и в порт. Сам приглядишься, что и как…

Конь, сбиваясь с ходу, пошел боком. Романов выровнял коня, договорил:

— Я буду в ЧК… Смотаюсь только на Гимназическую и вернусь. В порту будь аккуратнее… Вспугнуть их ни-ни… Мне кажется, что здесь дело посложнее, чем мы думали… Не нравится мне офицер: хитрит он что-то…

Романов послал коня рысью.

Дорога между тем потянулась на подъем. Кони пошли тяжелей, Но следователь теперь торопил отряд. И все же, когда они поднялись из балочки, он понял, что коням еще раз надо дать отдохнуть.