Нейл Оливер - Повелитель теней

Джон Грант бросился к ним, чувствуя, как его грудь заполняет страх, похожий на поток ледяной воды. Подбежав к девушке и лучнику, превратившимся в какую-то мешанину одежды, рук и ног, он наклонился и протянул руки к Ямине, мысленно приготовившись столкнуться с еще одним горем в своей жизни. Но тут вдруг Ямина отпрянула от трупа Армстронга и улыбнулась, увидев встревоженное лицо Джона Гранта.

– Я надеялась, что увижу тебя снова, – сказала она. – И вот ты здесь, в день моей свадьбы.

Он покачал головой, и на его лице появилось смешанное выражение растерянности и облегчения. Он помог ей встать и, взяв за руку, вывел из собора на тусклый дневной свет.

Император Константин стоял, словно дерево посреди бури, как никогда раньше надеясь на глубину и силу своих древних корней, и молча смотрел, как уходят прочь эти двое – воин Джон Грант, который каким-то образом смог призвать с неба двуглавого орла и удерживать его некоторое время возле себя, и принцесса Ямина, которой сейчас следовало бы стоять перед священником и слушать его слова, благословляющие ее брак.

Император почувствовал, что мир – его мир – ускользает у него из-под ног. Небеса над головой сначала потемнели, а затем в них вспыхнули языки пламени. Те два орла улетели, а Святой Дух покинул храм, возведенный Юстинианом тысячу лет назад. Время пришло.

Принц Константин ждал. Где-то за пределами его места заточения неуклонно нарастал какой-то шум.

Он полагал, что его упрятали так глубоко, что у него не может быть никаких контактов с внешним миром. Даже в темноте ему было легче сконцентрироваться, если он плотно закрывал глаза. Присматриваясь к бледным точкам и проблескам света на внутренней стороне своих век, возникающих там в результате хаотичных сигналов и поступающих по нейронам из коры его мозга, он также прислушивался к глухим звукам битвы.

Когда Константин позволял своему мозгу расслабиться, он клал ладони обеих рук на пол, и тогда ему удавалось убедить себя, что он чувствует вибрацию, вызываемую происходящим сражением.

Принц подумал, что он, должно быть, находится близко к городским стенам, и поскольку звуки и содрогания доносились аж сюда, борьба наверняка становилась более ожесточенной, чем когда-либо раньше.

Поддерживая Ямину, сидящую в седле перед ним, Джон Грант пустил своего коня вскачь. Он отнюдь не горел желанием встречаться с императором и его личной охраной, и уж тем более ему не хотелось объяснять им, что произошло в соборе и почему он ускакал со свадьбы вместе с чужой невестой.

Она теперь находилась рядом с ним, и, пытаясь заставить себя свыкнуться с мыслью о том, что Ямина – дочь Патрика, а не Бадра, он все же твердо был намерен выполнить обещание, данное мавру. Бадр, умирая, верил, что это его дочь, являющаяся плодом любви. Теперь эта любовь перешла к нему, Джону Гранту. К тому же Джон Грант считал Бадра своим отцом тоже, а значит, должен позаботиться о том, чтобы Ямина оказалась в безопасном месте. Только тогда можно будет считать, что он исполнил свой долг перед Медведем.

Если он хочет, чтобы Ямина была в безопасности, то город должен выдержать осаду, а потому он пришпоривал коня все сильнее, преодолевая одну за другой мили, которые отделяли их от дворца, от Джустиниани и от надежды на успех.

– Спасибо тебе, – сказала Ямина.

Он еле расслышал ее слова сквозь топот копыт и свист ветра, который дул в лицо.

– Ты пришел за мной, как и обещал.

– Да, пришел, но вообще-то это ты спасла меня от смерти, – ответил Джон Грант.

– А я и не помню, как прыгнула. В голове была только одна мысль: нужно остановить того человека, который собирался причинить тебе вред.

– Я пытался остановить этого человека на протяжении половины своей жизни, – сказал он. – А ты решила эту проблему, просто свалившись на него сверху.

Он скорее почувствовал, чем услышал, как она засмеялась.

Когда они оказались уже недалеко от земляного вала, сооруженного под руководством Джустиниани, сердце Джона Гранта вдруг болезненно сжалось.

Битва бушевала с такой же силой, как и в тот момент, когда он покинул ряды сражающихся защитников города и отправился в собор.

Когда они вдвоем подъехали настолько близко, насколько он решился подвезти к рубежу обороны девушку, он увидел, как четверо воинов несут на какой-то подстилке генуэзского военачальника.

Джон Грант, едва остановив своего коня, спешился и побежал к Джустиниани. Лица воинов были настолько мрачными, что напоминали какие-то серые маски. Джон Грант перевел взгляд с них на Джустиниани и увидел, что из его бока торчит древко арбалетной стрелы.

– Он жив, – сказал один из его воинов. – Но сражаться уже не способен. Мы должны отнести его туда, где можно будет заняться его ранами.

Джустиниани открыл глаза. Зрачки его черных глаз так расширились, что стали похожи на черные дыры.

– Я вернусь, – прошептал он. – Я обещаю, что вернусь, как только они вытащат из моего тела этот цветок.

Джон Грант посмотрел на одного из воинов, державших Джустиниани. Тот покачал головой и отвел взгляд в сторону. Глаза Джустиниани снова закрылись, и воины унесли его прочь.

Небо вдруг почернело от стрел и дротиков. На верхнюю часть земляного вала заскочил огромный воин-янычар. Он держал обеими руками знамя султана.

– Аллаху акбар![41] – заорал он и вонзил нижний кончик древка знамени в утоптанную землю возле своих ног.

Его тут же окружили другие турки, размахивающие саблями и пытающиеся не подпустить противников к своему знаменосцу, но и они, и знаменосец вскоре были изрублены защитниками Константинополя на куски.

Однако турецкие воины напирали из-за земляного вала все сильнее и сильнее…

Затем с северо-западной стороны, от ворот Деревянного Цирка и от той тайной калитки, через которую Джон Грант и Ленья вернулись вместе в город из турецкого лагеря, донесся ужасный крик, которого защитники города боялись всю свою жизнь.

Этот их страх был древним, возникшим тысячу лет назад или даже еще раньше, и он таился в сердцах многих и многих поколений горожан, а потому, казалось, был насквозь пропитан горечью не только их самих, но и их мертвых предков.

– Город пал! Город пал!

Из уст каждого, кто защищал Константинополь, вырвался отчаянный вопль, но еще громче были донесшиеся издалека торжествующие крики турок.

Даже Дука не смог потом выяснить, как это произошло и кто был в конечном счете в этом виноват. Можно лишь предположить, что тот или иной защитник города, возвращаясь через калитку из очередной вылазки против неугомонных турок, пытающихся преодолеть ров, оставил калитку незапертой.