Евгений Коршунов - Под белым крестом Лузитании

— Вы знаете, Никос, я командовал партизанской бригадой в Греции, фашисты не без помощи англичан нас тогда разгромили. Мне казалось, что нас предал весь мир.

— Вы имеете в виду английскую демократию? Мангакис отмахнулся.

— Не ловите меня на слове. Как советник ООН я попал, в конце концов, в Богану. И то, что удалось сделать стране, такой же бедной, как вот эта деревня, было моим возрождением… Маленькое государство, народ которого впервые за всю свою историю сыт и одет… Никос, разве это не лучшая награда смертному? После разгрома бригады я долго никуда не мог уйти от печальных строк нашего древнего поэта… Они звучат примерно так: «Вовсе на свет не родиться — для смертного лучшая доля».

— А теперь?

Мангакис улыбнулся.

— Вы же все прекрасно понимаете, Никос, вы — журналист и ученый… Я б не пережил, если бы здание, которое мы с таким трудом возводили все эти годы, рухнуло в одну ночь…

— Поставив себе памятник в Богане, вы решили увековечить свое имя и в Колонии? — пошутил Корнев.

— А разве это плохо — оставить после себя что-нибудь, за что люди будут вспоминать тебя добрым словом? — Он посмотрел на часы. — Уже пять часов! Через два часа начнет темнеть…

— Ну и что, ведь мы решили ночевать здесь К залежам бокситов пойдем завтра, с рассветом. Кстати, сколько туда…

Корнев хотел еще что-то сказать, но в этот момент из-за хижины появился стройный африканец в аккуратном защитном комбинезоне, перетянутом новенькими ремнями, с тяжелой кобурой, а в том, как он держал свой новенький автомат, было что-то плакатное. Лицо его было тщательно выбрито, волосы коротко подстрижены.

— Надеюсь, камарады, вы довольны? — спросил он приятным, мелодичным голосом. — За три дня, пока мы сюда добирались, мне кажется, вы многое увидели.

— Спасибо, Жоа.

Мангакис похлопал ладонью по толстой записной книжке, оттопыривавшей нагрудный карман его серой походной рубахи.

— Конечно, для того чтобы подготовить серьезный план развития вашей страны, этого мало, но, однако, нам будет о чем поговорить с Кэндалом.

— Кстати, в письме он писал, что мы встретимся с ним в освобожденной зоне… — Корнев внимательно посмотрел на Жоа.

Тот недоуменно пожал плечами.

— Я не знаю, что в письме… Мне было приказано передать его вам и камараду Мангакису и как можно скорее прибыть сюда. Меня даже удивила эта спешка. Правда, — он понизил голос, — Движение планирует провести в ближайшее время съезд представителей освобожденных районов. Люди будут интересоваться экономикой: действительно, какой толк от свободы, если нам будет нечего есть! Центральный Комитет Движения поручил Кэндалу подготовить доклад. Вот он, видимо, и надеется на вашу помощь, камарад Мангакис. Своих опытных экономистов у нас пока еще нет… Учатся.

В последнем слове Корневу послышался легкий сарказм.

Корнев встречал Жоа несколько раз в штабе «борцов свободы». Его уважали, у него были заслуги старого участника Движения. Таких в штабе было несколько — вышедших из колониальных ткгрем, где они отсидели не один год.

Колониальные власти взяли с них подписку об отказе участвовать в Движении: шесть-семь лет тюрьмы — разве этого недостаточно, чтобы навсегда отбить охоту болтать о политике? Но они вернулись в Движение, ничего не утаив о подписках, и даже нередко отличались своей образованностью от тех партизанских командиров, которые все эти годы провели в боях и засадах, в рейдах на бетонные форты; организовывали крестьянские кооперативы.

Однако поведение Жоа — человека еще довольно молодого, но уже много повидавшего — казалось Корневу по меньшей мере странным. Иногда Жоа целыми часами не раскрывал рта, и лицо его было сосредоточенно-хмурым, словно что-то беспокоило его. Затем он становился неестественно веселым, шутил, старался понравиться.

С майором на переправе он был начальственно строг, но чем дальше они углублялись на территорию Колонии, тем меньше оставалось начальственности в его манерах, словно он напоминал, что партизаны не слишком разбираются в тонкостях штабной иерархии…

Сейчас он был чем-то озабочен — или Корневу это только показалось? Он сам, оставив Корнева и Мангакиса на попечение старосты, ушел в разведку на три часа, пока жители готовили в честь гостей скромный пир…

И опять Майк шагал по звериной тропе сквозь молчаливый буш. И опять он знал, что впереди, позади и по сторонам идут «отчаянные» Франка Рохо, но не видел их и не слышал.

Даже здоровенный парень, который нес на своей спине командира «Огненной колонны», умудрялся ступать так неслышно, будто шел по толстому ковру.

Фрэнк Рохо скомандовал выступление всего лишь через час после того, как заряд угодил ему в правое бедро. Командир «десперадос» хотел выполнить свою миссию во что бы то ни стало.

И Майк все пытался разобраться в своем отношении к Рохо. Кто же этот человек? Бесстрашный следопыт, бегущий от цивилизации в мир буша, или хладнокровный убийца, ни во что не ставящий человеческую жизнь?

Раненый, неспособный передвигаться самостоятельно, он продолжает этот тяжелый поход, чтобы захватить партизанских вожаков — двух-трех людей всего лишь, но в обмен на них власти Боганы выдадут десятки тех, кого они взяли месяц назад, разгромив ночной десант. Он не щадит себя ради спасения наемников-африканцев и тех офицеров-белых, которым изменило счастье.

Именно об этой операции шла речь в бетонном блокгаузе форта № 7. И еще Рохо добавил: генерал ди Ногейра хочет испытать капитана Брауна «в деле» потому, что имеет на него определенные виды.

— Все будет олл райт, капитан! — дружески заверил его тогда охотник. — Мы не пропадем.

Он мог бы сказать — «со мною не пропадешь». И Майк понял, что Рохо щадит его самолюбие.

А его внимательный взгляд, брошенный на Брауна как раз перед тем, как из кустов прогремели мушкетные выстрелы? Майку показалось, что командир «десперадос» сожалел, что Майк стал свидетелем того, что произошло в лесной деревушке. Нет, сам Рохо не убивал людей, он их лишь выслеживал, и ничто не должно было мешать ему, когда он шел по следу.

Вот и теперь… Они почти бегут через этот бесконечный буш уже двенадцать часов. Сколько же — сорок, пятьдесят, шестьдесят — километров отделяют их от надежных стен форта?

Рохо уверен, что там, среди своих, есть и лазутчики партизан. Что ж, после того, как старательный, верный сержант Аде, службист, гроза рядовых наемников, оказался капитаном Морисом, офицером разведки Боганы, погубившим так хорошо подготовленный десант, Майк больше уже никому не верил…

Впереди прокричала какая-то птица. Ей отозвались еще три: справа, слева, сзади… Майк знал: это сигнал к привалу. Лишь один он имел право идти после сигнала — и только к Фрэнку Рохо.