Луи Анри Буссенар - Охотники за каучуком

Под той же кровлей свободно разгуливают дикие животные, которых индейцы, со свойственным им терпением, сумели приручить. Маленькие пекари, тату, агути и козлята скачут и прыгают, хрюкают и ворчат. Черная обезьяна коата старательно перебирает шерсть молодого ягуара и с наслаждением грызет выловленных паразитов. Яркие ара с крепкими, крючковатыми клювами немилосердно кричат; хокко гнусаво гогочут, поклевывая маис; хмурые саваку сосредоточенно дремлют, стоя на одной ноге и спрятав длинный, как у цапли, клюв в перья своего пушистого зоба.

Среди этого зверинца плавно и лениво, взад и вперед, двигаются женщины, а дети, прикрытые только одной своей невинностью, скачут и кувыркаются, как настоящие маленькие бесенята.

Хотя это примитивное жилище, под кровом которого ютится целый клан, состоит только из кровли, тем не менее воздух в нем до того зловонный, что непривычному человеку трудно вынести это даже несколько минут.

Лес, окружавший малока, вырублен, повсюду торчат пни вышиною в метр, а между этими пнями растут маис, тыква, сахарный тростник, пататы и маниок, там и сям высоко раскинулись колоссальные бананы.

Возвращение краснокожих воинов радостно приветствуют все животные. Но вид белых людей вызывает настоящую панику и заставляет их разбегаться и разлетаться во все стороны. Все эти птицы и животные, свыкшиеся с краснокофейным цветом кожи индейцев и даже с их страшной татуировкой, приходят в невыразимый ужас при виде бледных, белых лиц, которых они никогда не видали раньше.

Одно обстоятельство заставляет наших четырех друзей призадуматься: воины не расстаются со своим оружием, даже придя домой, в этой совершенно мирной обстановке. Это — плохой признак, не предвещающий ничего доброго. Они прекрасно это сознают, несмотря на спокойное и серьезное выражение невозмутимых, неподвижных лиц.

Никто из них не поздоровался добрым, ласковым словом с женщинами, женами, матерями и дочерьми, после, быть может, довольно продолжительного отсутствия. Вместо ласки дети, которые при виде белых, подняли истошный крик, были награждены полновесными затрещинами.

Едва ступив под кров, воины принялись за свое обычное домашнее занятие — за пьянство.

Среди множества запахов, которые ударили в нос белым, они сразу отличили сильный запах спиртового брожения — чрезвычайно едкий запах кашири. Краснокожие совершенно не знают меры в потреблении спиртного.

В центре малока, на самом почетном месте, поставлены два огромных обрубка древесных стволов, вышиною в три метра, диаметром в полтора метра, снабженные внизу краном, из которого сочится капля за каплей жидкость, превратившая земляной пол малока в небольшую яму.

Оба эти громаднейших ствола внутри выдолблены и представляют собою котлы, в которых вырабатывается хмельной напиток, столь полюбившийся индейцам и получающийся от брожения сахарного тростника, бананов, ананасов, маниока и маиса.

Весьма разборчивые в спиртных напитках, индейцы разнообразят свой кашири в зависимости от вкуса и каприза или обилия продуктов брожения в данный момент, отчего состав напитка меняется.

Этот напиток, однако, — не праздничное угощение, как это можно было бы подумать, а повседневное питье, потребляемое во всякое время дня и даже ночи.

Индейцы, как мужчины, так и женщины, вечно пьяны, когда они дома. И не удивительно: им стоит только подойти к этим громадным чанам, отвернув кран, подставив под него сосуд и осушив его, повторять эту операцию до тех пор, пока они будут в состоянии также.

Чаны эти являются общей собственностью также как их содержимое, — нужно только наполнять их, чтобы они не опустели. Женщины сообща обрабатывают плантации, дающие в изобилии сырье для кашири.

Утолив жажду излюбленной хмельной влагой, туксау Лууди, все время не спускавший глаз со своих пленников, вздумал пригласить и их принять участие в пиршестве.

Но те дали понять туксау, через его переводчика, что они хотели бы скорее утолить голод, чем жажду.

На это туксау величественным жестом раздобрившегося пьяницы отдал женщинам приказание накормить этих людей, которые так глупо просят есть в то время, как им предлагают пить, сколько влезет.

Женщины исполнили распоряжение своего вождя с присущим им безразличием.

Гости с жадностью набросились на предложенную им пищу, как люди, давно уже не евшие и сильно мучимые голодом. Громадные куски копченой рыбы, всякого мяса и кассавы быстро исчезали в их желудках, после чего они отведали и кашири, которое хозяева весьма радушно предлагали им.

До сего времени все шло, как нельзя лучше. Но вскоре дало себя знать всеобщее опьянение. Малока, в которой до того царила сравнительная тишина и спокойствие, вдруг огласилась шумом, возраставшим с каждой минутой.

Среди этого шума послышалось несколько глухих трубных звуков, перемежавшихся с резким свистом свирелей. Затем медленным, ленивым темпом забил барабан из выдолбленного внутри древесного ствола, обтянутого кожей кариаку.

Самые молодые воины начинают танец с медленных движений. Мало-помалу темп этой варварской музыки учащается, пляска тоже становится оживленнее, разнообразнее, телодвижения быстрее, затем индейский танец, эти невероятные гимнастические упражнения, эта безумная, бешеная пляска, развертывается вовсю.

Каждый из танцоров исступленно выплясывает что-то свое. Им уже недостаточно глухих ударов своеобразного барабана, свиста и воя свирелей. Охмелевшие и точно обезумевшие исполнители этого чертова хоровода начинают сами выть и выкрикивать какие-то нечленораздельные звуки, издавать завывания, подражая звукам животных, — и все это сливается в какое-то непостижимое смешение диких звуков. Между тем неучаствующие в этом бешеном хороводе с неменьшим бешенством поглощают хмельную влагу, причем опьянение их доходит до крайних пределов.

Искатели хинных деревьев начинают серьезно беспокоиться при виде этого безумия и свирепых взглядов, которыми преследуют их осатанелые дикари.

Они плотнее сдвигаются друг с другом в самом дальнем конце малока и ищут глазами оружие, ожидая с минуты на минуту страшного, решающего момента. Но, по-видимому, все это еще только вступление.

Пажет, который пользуется среди этих людей властью, по меньшей мере равной, если не большей власти таксау, извлекает из своей костяной свирели столь резкие и пронзительные звуки, что они покрывают собою царящий кругом гвалт. При этом, словно по мановению волшебной палочки, внезапно прекращается и пляска, и шум.

Тогда старик, уже совершенно пьяный, запинаясь и икая, произносит немногословное обращение, которое остальные приветствуют громкими криками.