Евгений Чебалин - Час двуликого

Граница молчала. Чекистов тревожило одно: все шло без осложнений. Ни две бессонные ночи, ни постоянная, изнуряющая необходимость вести гонца скрытно, ни стертые в кровь ноги не шли в счет — это было в порядке вещей, это была обычная работа.

Но вот теперь навалились сомнения: неужели конец? Они сделали все, что полагалось по заданию: отогнали связника от проторенного «окна» на границе, через которое просачивались гонцы из Турции и которое было наконец выявлено. Они гнали вахмистра, не давая ему передышки, наступая на пятки, и вывели к участку турецкой границы, который опекался турками наиболее плотно.

Пограничный заслон грузин был заранее предупрежден — затаился, пропустил связника.

Драч оглянулся в последний раз, торопливо и жадно вдыхая прохладу родины. Россия и Грузия остались за спиной. Сознание этого принесло ему острую боль, усиленную напряжением трех дней. Ее не облегчила даже мысль, что погоня наконец-то осталась позади. То, что он вышел к границе в незнакомом месте, не тревожило Драча: имена Омара Митцинского и Реуф-бея откроют ему замок любой турецкой каталажки.

И вот теперь все позади, он вышел к границе живой, с пакетом для грузинской колонии. Гонец вспомнил глуховатый, с акцентом голос грузина, который дал ему пакет: «Сохранить в тайне то, что я скажу, — в ваших интересах: в пакете ваша судьба. Сумеете донести его до грузинской колонии — вас обеспечат на всю жизнь, я пишу им об этом. Попадет пакет в руки туркам — вам конец».

Деньгами на дорогу грузин снабдил щедро, слишком щедро. Это сулило исполнение обещания и за кордоном.

...Все еще таясь, пригибаясь, Драч шагал по турецкой земле. Он ежеминутно ждал окрика, слепящего луча в лицо. Но все было тихо. Тогда он выпрямился и пошел открыто — он был в Турции.

Бесплотными тенями по бокам возникли двое, и на вахмистра обрушилась тяжелая чернота ночи.

Он очнулся от узкого луча фонарика, бьющего в глаза. Зажмурился, вспомнил все, попытался объясниться. Ему не ответили, крепко прижали к земле, продолжая методично обыскивать. Он понял, что может случиться непоправимое, о чем предупреждал грузин. Вахмистр не мог знать, что скрытыми каналами, через подставных лиц турецким пограничникам было сообщено, что границу перейдет резидент красных.

...Когда цепкие руки обыскивающего наткнулись на зашитый в подкладку пакет, Драч рванулся, стряхнул с себя двоих и, петляя зигзагами, побежал в темноту.

Его поймали в перекрестье двух лучей. Сухо треснули несколько выстрелов. Когда к вахмистру подбежали пограничники, он лежал на боку, сучил перебитой ногой и заталкивал в рот половину разорванного пакета.

Борясь с угасающим сознанием (вторая пуля пробила грудь), он все тянулся к письму Гваридзе, к липким от слюны и крови клочкам тезисов «Ислам и Россия», которые соединял и разглаживал на колене турецкий офицер.

Сотня вымоталась. Регулярные части Красной Армии гнали ее второй день, отжимая от гор. Бока у коней запали — не успевали кормиться, промежутки между боями сокращались. Из четырех сотен мюридов, стянувшихся к Митцинскому, осталась одна, остальные рассеяны, бежали, полегли в боях.

В сыром, промозглом тумане обозначилась рваная цепь баррикады: земляной вал, окоп, мешки с камнями. Митцинский поднял руку. Сотня остановилась. Слева смутно угадывалась гора, справа шумела невидимая в тумане река. Митцинский напряженно вгляделся. На земляной вал поднялась одинокая фигура, утвердилась, крикнула:

— Осман! Село решило сражаться с тобой! В аул не пустим.

Митцинский грузно обмяк в седле, спросил:

— Старшие есть?

На вал поднялись трое стариков. Один из них сказал:

— Объезжай аул, имам. Мы не хотим крови, не хотим ссориться с Советской властью из-за тебя. Она дала нам автономию.

Митцинский выпрямился в седле, закричал, содрогаясь в бессильной ярости:

— Глупцы! Данная вам автономия — это кость собаке, чтобы не лаяла! Это обнаженный клинок кинжала, за который вы держитесь! А рукоятка — в руках неверных! Вы не получите истинной независимости, пока не завладеете всем кинжалом!

— Уже слышали! — одинокий, насмешливый голос из-за вала.

— Священная война большевикам объявлена! И долг каждого горца — присоединиться к ней! — с отвращением крикнул Митцинский — постыдным бессилием отдавали слова.

После долгого молчания снова заговорил старик:

— Мы привыкли лить пот, а не кровь на своих полях, имам. И Советская власть говорит нам: делайте то, что по душе. Не заставляй нас делать то, к чему не лежит сердце. Нам нечего делить с Советами.

Митцинский удержал сотню от приступа — мюриды рвались в бой. Он знал, что им еще пригодятся силы.

Ранним утром в сильно поредевшем лагере Митцинского на берегу реки запоздало раздался крик часового, грохнул выстрел.

В короткой страшной резне с окружившими лагерь частями ЧОНа выжили и прорвались сквозь кольцо два десятка мюридов. Среди них был Митцинский.

Ташу Алиева стукнула в дверь камеры. Ударила сильно, озлобленно. Подошел охранник.

— Я прошу сюда начальника!

Охранник вызвал начальника караульной стражи. Тот нагнулся к глазку:

— Я вас слушаю.

Алиева вжала лицо в прутья решетки, глаза белые, невидящие:

— Прошу вас довести до сведения властей, что я беременная. Я... я могу... стать матерью... если меня отсюда...

Заплакала тяжело, навзрыд.

В кабинете начальника ЧК сидели начальники отделов, Рутова, Аврамов и Ушаховы — Абу и Шамиль. Быков подводил итоги. Он был странен. Рутова с удивлением присматривалась к начальству. А Быков, легко и упруго ступая по ковру, говорил о главном — о том, что долгие полгода являлось основной его заботой. И теперь вдруг, отрешившись от нее, он сам с затаенным удивлением вслушивался в то, что происходило в нем. Будто блаженно и тихо потрескивая, распрямлялись его кости и мускулы, доселе придавленные незримой и грозной тяжестью, не отпускавшей даже ночью. А теперь она исчезла, растворилась бесследно в неярком, спокойном свете декабрьского дня, и стало легко и упруго ходить, смотреть людям в глаза.

Быков поймал себя на том, что ему хочется подпрыгнуть и достать люстру. Он остановился, хмыкнул, сказал с удивлением:

— Нда... надо же. — Затем продолжил прерванную речь: — Итак, восстание угасло. Главари его в основном арестованы. Как показали события, успешная ликвидация очага восстания удалась благодаря тому, что идеи и политика Советской власти прочно укоренились в сознании труженика-горца. Низовое крестьянство целиком и полностью с нами. Его не удалось спровоцировать националистической демагогией митцинских. Митцинские оказались в полной изоляции, в одиночестве.