Абрахам Меррит - Трутень

– Ну, я присел перед ним, и мы некоторое время смотрели друг на друга. Он молчал, и чем больше я на него смотрел, тем меньше он казался мне человеком и больше тем зверем, шкуру которого носил на плечах. Мне это не понравилось – откровенно говорю, не понравилось. Что-то забиралось под кожу. Я должен был сдаться первым. Поэтому я встал и похлопал по ружью. И сказал: «Я не люблю гиен. Ты меня понял?» И снова похлопал по ружью. Если он собирается проделать какой-нибудь фокус, который еще больше напугает моих людей, я хотел задушить это в зародыше. Он ничего не ответил, просто продолжал смотреть на меня. Я ушел.

– Весь день мои люди нервничали, а к вечеру стали нервничать еще больше. Я заметил, что не было обычной веселой суматохи в сумерках, которая характеризует туземные деревни. Жители рано разошлись по своим хижинам. Наш лагерь располагался на поляне сразу перед частоколом. Носильщики собрались вокруг костров. Я сидел на груде ящиков, откуда мог видеть всю поляну. На коленях я держал ружье, другое стояло рядом. То ли страх полз от моих людей, как испарение, то ли это было внушение жреца о превращении человека в зверя, пока я сидел перед ним, не знаю, но факт остается фактом: я чувствовал себя не в себе. Десятник сидел рядом со мной с длинным ножом в руке.

– Немного погодя из-за деревьев поднялась луна и осветила всю поляну. И тут неожиданно на ее краю, не более чем в ста ярдах от меня, я увидел жреца. Было что-то тревожное в неожиданности, с какой он появился. Только что тут никого не было, мгновение – и он появился. Луна блистала на его зубах и зубах гиены. Если не считать шкуры, он был совершенно обнажен, и зубы его блестели, как намасленные. Я почувствовал, что десятник рядом со мной дрожит, как испуганная собака, услышал, как стучат его зубы.

– И тут мгновенно появился туман – меня это поразило в том, что вы рассказывали о своем восприимчивом друге, Каранак. Туман тут же рассеялся, но жреца не было. Нет. Но на том месте, где он только что был, стояла большая гиена – стояла на задних лапах, как человек, и смотрела на меня. Я видел ее волосатое тело. Передние лапы она прижала к груди, как скрещенные руки. До меня донеслась вонь – густая. Я не трогал ружье, я даже не вспомнил о нем, мозг мой будто оцепенел.

– Зверь раскрыл пасть. Он улыбнулся мне. Потом пошел – пошел это именно то слово, – сделал шесть шагов, опустился на четвереньки, легко скользнул в кусты и исчез.

– Я умудрился стряхнуть удерживавшее меня оцепенение, взял фонарь и ружье и отправился туда, где стоял зверь. Почва там была мягкая и влажная. Видны были отпечатки рук и ног человека. Как будто человек пробирался в кустах на четвереньках. Были и отпечатки двух ног рядом друг с другом, как будто тут он стоял прямо. А дальше – дальше только следы лап гиены.

– Шесть отпечатков, на равном расстоянии, как будто зверь сделал шесть шагов на задних лапах. Потом обычный след гиены, двигающейся на четырех лапах своей раскосой походкой. Больше никаких отпечатков человеческих ног – и от того места, где стоял жрец, следы не вели назад.

Хьюитт смолк. Уинстон спросил:

– И все?

Хьюитт сказал, будто не слышал его:

– И что же, Каранак, вы считаете, что у этого жреца была душа гиены? И что я видел эту звериную душу? Или, когда я сидел перед ним днем, он внушил мне, что в такое-то время и в таком-то месте я увижу гиену? И я увидел?

Каранак ответил:

– Возможно и то, и другое. Я предпочел бы первое объяснение.

Хьюитт спросил:

– Тогда как же вы объясните изменение человеческих следов на звериные?

Уинстон спросил:

– А кто-нибудь, кроме вас, видел эти следы?

Хьюитт ответил:

– Нет. По очевидным причинам я не показывал их десятнику.

Уинстон сказал:

– Я склоняюсь к гипотезе гипноза. Отпечатки – часть той же иллюзии.

– Вы спросили, все ли это, – сказал Хьюитт. – Нет, не все. С рассветом я провел перекличку и обнаружил, что одного человека не хватает. Мы нашли его – вернее, то, что от него осталось – в четверти мили в кустах. Какое-то животное пробралось в лагерь, аккуратно разорвало ему горло и утащило, никого не разбудив. И даже я ничего не заметил, а я ведь не спал. Вокруг тела виднелись следы необыкновенно большой гиены. Несомненно, это она убила и частично съела его.

– Совпадение, – пробормотал Уинстон.

– Мы пошли по следам зверя, – продолжал Хьюитт. – Нашли пруд, из которого он пил. Проследили след до края пруда. Но…

Он колебался. Уинстон нетерпеливо спросил:

– Но?

– Но мы не нашли обратного следа. Обратный след принадлежал человеку. А вот к пруду никакой человеческий след не вел. К тому же отпечатки человека были точно такими, как те, что оборвались в том месте, где начался след гиены на краю поляны. Я знаю, потому что на левой ноге не хватало большого пальца.

Каранак спросил:

– И что же вы сделали?

– Ничего. Разобрали тюки и ушли. Десятник и остальные видели следы. Удержать их было невозможно. Так что ваша теория гипноза вряд ли выдерживает, Уинстон. Вряд ли жреца видело больше, чем пять-шесть моих людей. А следы видели все.

– Массовая галлюцинация. Ошибка в наблюдениях. Десятки рациональных объяснений, – сказал Уинстон.

Заговорил Маклеод, четкая дикция ученого куратора растворилась в гаэльской картавости, как всегда, когда он волновался:

– Так ли это, Мартин Хьюитт? А теперь я вам расскажу историю. Я видел это своими глазами. Я поддерживаю вас, Алан Каранак, но я иду дальше. Вы говорите, что сознание человека может жить рядом с другим сознанием – животного, птицы или еще чего-нибудь. А я говорю, что это одна жизнь. Единая сила, мыслящая и сознающая сила, в которой деревья, животные, цветы, микроорганизмы и человек – все живущее есть лишь части, как миллиарды живых клеток составляют один организм человека. И при определенных условиях части могут перемешиваться. И таков исток древних легенд о дриадах и нимфах, гарпиях и оборотнях и всем подобном.

– А теперь слушайте. Наш род происходит с Гебридских островов. Там знают кое-что, чему не могут научить книги. В восемнадцать лет я поступил в маленький среднезападный колледж. Мы жили в одной комнате с… ну, назову этого парня Фергюсон. И в колледже был профессор со странными идеями, какие трудно ожидать в таком месте.

«Расскажите мне, что чувствует лиса, когда за ней охотятся собаки, – говорил он. – Или кролик, которого выслеживает лиса. Или покажите сад взглядом дождевого червя. Выйдите из себя. Воображение – величайший дар богов, – говорил он, – а также их величайшее проклятие. Но благословение или проклятие, полезно им обладать. Расширьте свое сознание и опишите, что увидели и почувствовали.»