Георгий Холопов - Домик на Шуе

Новый наш ездовой сел в телегу, бережно положил рядом с собой баритон, стегнул коней и скорчил гримасу Игнату:

— Буду я тебе ещё лыжи возить! Ищи дурака!

— Ну, ну! — замахал руками и остановился в изумлении старик. — Смотри! А то у меня разговор короток: сведу к генералу — и делу конец!

Но кони весело взяли с места, телега затарахтела на гати, и путешествие наше началось.

— Значит, Виктор погиб?.. Вот беда! — Зубенко растерянно улыбался, не зная, как вести себя на людях при известии о трагической смерти товарища.

— Как это их всё же угораздило попасть на фугас?.. Не маленькие, не в первый раз, кажется, ходили в разведку!.. — сокрушённо качая головой, сказал Стариков.

— Самое удивительное во всей этой истории другое, — обернулся к нам баритонист. — Через полчаса же наша группа захвата вернулась за Виктором, но того уже не оказалось на месте. И фашисты вряд ли могли его захватить, — наша артиллерия сразу же отсекла весь этот район от переднего края противника…

— Но удивительно и другое! — перебил его Зубенко. — Весь вечер мы сидели у генерала, народу всякого было у него полно, и никто из вас ни одним словом не обмолвился о Викторе!.. Ведь он был наш товарищ, сам знаешь, который год мы служили вместе.

Вы же герои! — с усмешкой ответил баритонист. — Именинники! Вот и не хотели портить вам настроения.

— А Николай Иванович знал?

— Ему, кажется, кто-то сказал.

— Ну, теперь понятно, почему он сидел такой хмурый у генерала! Теперь всё понятно!.. Понятно, почему он и с нами не поехал, — сказал Зубенко.

— И ничего не понятно! — Стариков пожал плечами. — Зачем в полк было идти ночью? Мог бы и утром.

— Понятно, понятно, — сощурившись, потирая себе подбородок, загадочно проговорил Зубенко. — Николай Иванович переживает… Тяжело ему… Виктора он любил, как сына родного… Мальчиком он ведь взял его к себе в оркестр, сиротой ведь был Виктор!..

— Чепуха всё это! — махнул рукой Волков. — Сентиментальности! Майор ваш не из тех людей, которые переживают или ещё что-нибудь там…

— Он — железный человек, это правда, — после наступившей паузы сказал Стариков. — И сентиментальности к нему не подходят.

— Ну, то-то! — не без удовольствия протянул Волков. — А то у вас майор и такой, и сякой, хоть икону с него пиши!

Желая переменить тему разговора, Стариков сказал;

— И всё-таки мне непонятно, почему он не поехал с нами?

«Из-за меня он не поехал на телеге, — хотелось мне ответить ему. — Не любит ваш майор военных корреспондентов, это всей нашей редакции известно. Побоялся, наверное, что всю дорогу я буду донимать его всякими вопросами и расспросами, вот и не поехал!»… — Но я сказал:

— Герой-героем, а чудаковатый у вас «майор музыки»… Генерал поедет только вечером, а другого транспорта в полк больше не ожидается. Как же майор доберётся до места? Ему же в полку надо быть раньше всех! Сыгровка оркестра и всякое другое. Вы герои торжества, но вы и музыканты!

Редкий случай, правда, но вам же и придётся играть на празднике? Без музыки ведь не обойтись? Что, не так ли?

Зубенко загадочно улыбнулся, сказал:

— Николай Иванович своё дело знает.

— Это точно, — поддержал его Стариков. — К тому же у него вряд ли бы хватило терпения сидеть вместе с нами в телеге и трястись на гати. Он у нас даже по хорошим дорогам редко ездит.

— Ну, а что — летает он? Как же без дорог?

— Зачем летать? — ответил Зубенко. — Он выбирает наикратчайший путь между двумя точками и идёт по азимуту. Вот, скажем, до нашего полка по дороге сорок километров, а если идти по прямой, через лес, будет семнадцать. Как же выгоднее идти: так или этак? Конечно, через лес, если в нём не заблудиться.

— Но кругом болота и лес непроходимый!..

— Это для нас с вами, простых смертных, товарищ капитан. Для него это просто условности.

— И даже ночью?

— И даже ночью! Когда мы приедем в полк, он уже будет там. И оркестр будет готов к «бою».

— Чепуха! Здесь и по дороге вряд ли пройти!

— Не спорьте, товарищ капитан, — сказал Стариков. — Вы так мало знаете нашего Николая Ивановича.

— Думаете?

— Тут и думать нечего. Ведь вам же не приходилось с ним служить?

— По-моему, вам всего-навсего и удалось минут пять поговорить с ним, — обернувшись ко мне, сказал баритонист. — Я слышал разговор Миронова с командиром дивизии, из чего это и заключил. Знаете, что он ответил генералу, когда тот сказал: «Вам оказывается большая честь, с вами в полк поедет специальный корреспондент, он опишет в газете вашу геройскую жизнь, расскажет, как вас приняли после долгого отсутствия однополчане»… — Он ответил, что ещё ничем не проявил себя на войне, а когда проявит — сам возьмётся за перо!.. Это он-то не «проявил»!.. Вот старый лицемер!

Зубенко, кивнув на баритониста, сказал:

— Вы его не слушайте, товарищ капитан; майора он не очень-то любит.

— С чего бы это?.. — заинтересовался я.

— У него есть причины.

— И не маленькие! — сказал Стариков, подмигнув мне.

— Да, я не люблю непонятных, исключительных людей, — не оборачиваясь, со злостью в голосе сказал баритонист.

— А он — непонятный, исключительный? — спросил я.

— Да, его не сразу раскусишь, — сказал Зубенко.

— Первая стычка у меня с ним произошла вот по какому поводу, товарищ капитан, — хлестнув коней, снова обернулся ко мне баритонист. — Прихожу, так сказать, наниматься к нему в оркестр. Он спрашивает у меня не про музыку, а про сердце, про лёгкие, ну, как какой-нибудь врач. Потом — про ноги. — «Как у вас ноги?» — «Что ноги?» — не понимаю я. — «Крепки ли вы на ноги, как долго можете ходить?» — Я совсем ещё не знал его и говорю: «Слабоваты малость да и ревматизму подвержены», — и начинаю, дурак, ещё объяснять, как с осенними дождями начинается ломота в ногах и всякое такое. Тогда он хмурится, встаёт и говорит: «Извините, но музыканты со слабыми ногами мне не нужны!» — Как я ни просился к нему в оркестр — ничего не помогло!.. Полгода из-за него пришлось поработать администратором в клубе. Вот что это за человек!

— Солдат! — сказал Зубенко.

— Солдат, солдат! — Стариков заёрзал на сене, счастливо улыбаясь, готовый слушать баритониста, история которого, видимо, была небезинтересна.

— Ну, и что же дальше? — спросил я.

— Дальше?.. А дальше в оркестре заболел первый баритонист, и он волей-неволей был вынужден взять меня к себе, хотя и поставил условие: «Заняться ногами!» Ну, и пришлось мне после этого в день километров десять, а то и больше, знаете, как на кроссе, бегать взад и вперёд по плацу.