Василий Немирович-Данченко - В завалах

— Дорого нам достанутся эти башни! — соображает старый казачий офицер. — Очень дорого! Теперь и в той, и в другой засели мюриды… Их не заставишь отступить, их надо перебить всех до одного! Только, пока перебьёшь, — мы у нас у самих не досчитаемся сотни-другой народу. Особенно та вон башня, что позади… Не дай, Боже!.. Жаркий день завтра…

Лагерь стихал с тягостным предчувствием боя, ожидавшегося на утро.

— Никто как Бог! — говорили солдаты.

— Не впервой… На то и присягу принимали, чтобы помирать, когда надо!

И, утешив себя этим, спокойно засыпали старые кавказские богатыри, так спокойно, что, казалось, тут нет никого, и если бы не силуэты часовых, которым сегодня было приказано не перекликаться, то вершина этой горы казалось бы мёртвой и безлюдной…

Луна скупо засияла под самое утро над острыми и причудливыми вершинами. Тусклый фантастический свет её мерцал на отвесах. Где-то в горных узлах свистал ветер, падая роптали потоки… Ярко пылали у аулов зажжённые соломенные сигналы, передавая всё дальше и дальше весть о том, что смелый враг вторгнулся в считавшееся недоступным сердце Дагестана. Кротко и печально сияли звёзды в высоте, сияли и словно смаргивали слезинки… Им было жаль обречённых смерти… Они видели души, над которыми беспощадная смерть уже остановилась в грустном раздумье…

Чу! Послышалась тревожная дробь барабана, тихо начали подыматься солдаты…

Зловеще стал на пути Ильгеринский лес… Чёрною дрёмою он окутал ущелье между двумя пустынными каменными горами. Сверху кажется, что это туча припала к нагретой земле и не может оставить её… Гневно шумит и бесится поток в чаще, ревёт и мечется, точно хочется ему поскорее освободиться от охвативших его отовсюду гранитных объятий… Хаос скал и деревьев всё ближе и ближе… Чу! Сквозь шум потока слышатся и другие звуки… Это не чечня воровская, что, притаясь, ждёт врага да норовит его расплохом взять. Здесь лезгины — «рыцари гор», они не прячутся… Солдаты вслушиваются — воинственная песня койсабулинцев всё громче и громче, точно резким рисунком выделяется на однообразном фоне грохота негодующей воды… Старая песня, знакомая многим из бойцов, бывших уже в Дагестане!.. Чутко насторожились солдаты. Каждый припоминает, когда и в каком бою он её слышал, и рядом с нею из безвестных и забытых горных могил подымаются десятки павших товарищей и, кажется, рядом в ногу идут, с задумавшимися друзьями… из далёких и безвестных могил!.. В какие-то лягут эти — ещё живые люди?.. Вот первые деревья леса… Рёв воды и напев дагестанцев здесь ещё слышнее. Они наполнили весь лес…

— Что это? — интересовался Кошенко.

Казачий офицер только отмахивается. Толстый и коротенький пехотинец-капитан, так и замёрзший в этом роковом для старых кавказцев чине, широко улыбается…

— Знаем мы это место!

«Чему он это радуется?» — соображает про себя Кошенко.

Ещё бы, чему! Для него эта песня полна значения. В ней встаёт и воскресает перед ним вся его молодость… И, как будто, чтобы пояснить это, капитан, сияющий и возбуждённый, торопливо говорит юноше:

— Я её четыре раза слышал… Хорошо знаю… Первый раз ещё с покойным Лермонтовым в Голофеевской экспедиции… Помните «Валерик» его…

— Неудачная была! — хмурится казак. — Неудачная была она…

— Да и остальные не лучше… Надеюсь, на этот раз мы не опростоволосимся… Дадим им знать…

— А в каких ещё вы участвовали? — интересуется Кошенко.

— В Ичкеринской и Сухарной… т. е., Даргинской… В этой недавно ещё…

Чу!.. Засвистали пули… В рёве воды и напеве боевого гимна — даже не слышно было выстрелов.

Старый капитан снял фуражку со вспотевшей головы и перекрестился. Словно шорох пробежал по рядам солдат. Все делали то же. «О, Господи!» — послышалось откуда-то… И тотчас же навстречу — ещё гуще, целым роем зажужжали свинцовые шмели… Вон и поток виден. Ревёт и мечется, белой пеной закидывает до верхушек скалы и деревья… Точно невидимые в воде бесчисленные громадные руки целыми горстями швыряют её… Неудержимо рвётся бешеная вода в перегородивших её камнях… На одном из этих камней гордо стоит зелёный значок муртазегита, командующего завалом. За ним мелькнула рыжая папаха, другая, третья… Остановились солдаты… Завал тянется по всему противоположному берегу. Грудами навалены там срубленные деревья, камни, земля… Как одолеть эту преграду? А за ней видна другая такая же, за той третья чуть мерещится по отвесу лесной горы… И везде, во всех завалах мелькают папахи, блестят тонкие дула ружей… «Алла, Алла!» — слышится оттуда… Перебегающая дробь выстрелов…

— Орудия вперёд! — резко командует генерал. — Картечные гранаты…

Мигом выдвинулись медные жерла и жадно направили пасти к завалам. Не поспели поднести к ним снаряды, как прислугу у орудий точно ветром смело… Пули снесли её прочь, и раненые и убитые корчатся у лафетов… Но спокойно, не торопясь, на их место становятся другие… Пли!.. Точно рухнули скалы, и разом целый ливень картечи хлынул в завалы… Пли!.. Ещё раз огненные снопы ринулись туда… Значка муртазегита уже нет, — его скинуло удачно направленным снарядом… Но так же важно и торжественно доносится оттуда с перебегающею дробью выстрелов священный напев:

Картечь ливнем падала туда, но на выстрелы наших орудий ещё вдохновеннее звучала песня дагестанских воинов… Перебегающая дробь оттуда сыпалась, не умолкая… У нас целыми рядами падали солдаты, но считать их было некогда…

— Ребята!.. — бодро и весело звучит голос генерала. — Не раз мы с вами одолевали их. Покажем и теперь им силу нашего родного штыка! Ур-ра!!.

Бешеный треск наступления, оглушающий крик целой массы солдат, и невиданное чудо! Ревущего потока с его пеною не видать под их сплошною массой. Всё, что было здесь, кинулось туда. Страшные, неукротимые воды, кружа людей по окраинам как щепки, сносят их прочь. Одни борются со стихией, другие, настигнутые лезгинскою пулею, раскинув руки, покорно отдаются волне этого стремительного течения, третьи задыхаются в нём, исходя кровью, но масса непобедимо живою плотиною кидается к завалам, чтобы прямо из воды поднялись грозною стеною. Как они одолеют эту стену? Но такой вопрос можно было предложить только не кавказцам… Вот они уже лезут по ней, падают и лезут опять, на место одного убитого — десятки живых, и враг оказался достойным такой отваги. Он не бежит под прикрытие скал и леса, — он ждёт, стоя во весь рост на завалах. Муртазегит с мюридами впереди. «Ура!» смешивается с именем Аллаха… Львиным порывом каким-то, словно возносятся к ним солдаты… Кошенко, оглянувшись, не узнал коротенького и пузатого капитана. Старый навагинец проснулся в нём. Он швырнул куда-то фуражку, — лицо его пылает одушевлением, грозно нахмурились брови, и его «ура» выделяется смелою ноткою в общем унисоне боя… «Ну-ка, товарищи, ну-ка, друзья!.. Покажем им ребятки!..» И он уж на верху… Точно во сне Кошенко видит, как над ним заносит мюрид шашку, но старый капитан не такие видел над собою, и мюрид летит вниз на штыки столпившихся у завала солдат. Бой уже по всей линии. Беспощадный штыковой бой. Грудь с грудью, лицом к лицу. Не просят и не дают пощады. Не смотрят друг другу в глаза — колют и рубят. Выстрелы пистолетные только изредка нарушают страшное молчание схватки, поток ещё неистовее ревёт позади — ему обидно, что через его свободные воды перетаскивают туда орудия… Но времени терять некогда… Чего не возьмёшь быстрым натиском, то сейчас же будет утрачено. Нет резервов, некому уходить в них… Вся линия в бою, и всем есть дело. Даже обозные бросили телеги и кинулись на помощь общему делу. Теперь каждая рука на счету… Не выдержали лезгины, — отхлынули… Отдельными кучами дерутся ещё… Остальные кидаются ко второй линии завалов, которые тоже надо взять, не отдыхая, — взять сейчас, сию минуту. Нельзя допускать их опомниться… Каждое мгновение отнимает у нас бойцов, каждый отдых достаётся ценою десятков жизней… Нельзя дать этим горным орлам время засесть за те вон завалы, и старые кавказские солдаты уже не ждут команды — они по следу бегущих врываются во вторую линию неприятельской обороны и работают там штыками, нисколько не беспокоясь о том, следуют ли за ними товарищи или нет… Да и не о чем беспокоиться… Вся масса отряда кидается туда… Ещё полчаса, — и эта линия завалов в наших руках… Но из третьей — та же перебегающая дробь выстрелов… Там сосредоточилось всё, что уцелело у лезгин. Этим уже некуда бежать, эти обрекли себя смерти. Им не предлагают сдаться. Знают наши, что лезгины не сдаются! Незачем! Чего им бояться?.. Ведь «смерть — привратник рая». Смежив глаза здесь, они тотчас же откроют их в раю у Аллаха… Там даже опять вспыхнула песня, и наши слышат на лезгинском языке воодушевляющую строфу этого гимна смерти…