Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана

Он отсиживался в пещере. Голод выгнал его оттуда, привел к Арсену. Арсен принял как друга, вечером угостил вином. Аллах запрещает пить, но было уже темно. Аллах не видел! Очень приглянулась ему, Мурадову, дочь Арсена. Вот бы такую жену! Она и прошение может написать и прочитать в книге, как ухаживать за барашками, как избавлять их от клещей. Конечно, вино попутало. Ханум слышала разговор, наверно. Она испугалась и убежала. А он, Мурадов, вышел на улицу. Холодком подуло, он и сообразил, что зря затеял это. Не пойдет за него ханум и неволить не полагается, мало ли что Арсен когда-то проиграл ее по глупости. Но Мурадову вдруг стало страшно — а если ханум поднимет тревогу? Тут застава близко…

И он не вернулся в саклю, а прямо, в чем был, отправился в Тбилиси, к большому начальнику. Откладывать надолго все равно нельзя было.

— Почему нельзя? — спросил Ахметели.

— Нельзя, майор… Нельзя, — выдавил Мурадов. — Потом скажу.

Ахметели вынул из папки фотографию — одну из трех, найденных в мешке. И портрет, вырезанный из газеты.

— Это Соммерсет Брайт, наш гость из-за границы, — сказал майор. — Дорогой гость, посланец мира, как его называют. Он за то, чтобы не было войны, понимаете? Для чего вам дали снимки?

Мурадов встрепенулся.

— Скажу, эффендим… Гражданин офицер, пусти к главному начальнику, пусти! — Он сполз со стула и опустился было на колени, но Ахметели сделал запрещающий жест. — Пусти, эффендим! Аллах благословит тебя! Если большой начальник захочет, я буду жить. Жить!

Он принес свою тайну, чтобы купить за нее жизнь, остаться на земле отцов.

— Хорошо, — сказал Ахметели. — Я доложу генералу. Еще вопрос: где ваш третий спутник? Вас было трое, — не так ли? Вы, Нияз и Рифат Эрдоган, курд. Так где же и когда вы расстались с Рифатом? Где искать его?

— Нигде, — ответил Мурадов. — Не надо искать. Здесь нет его следа.

Бирс продолжал чтение записок Дарси. С каждой страницей почерк становился все более неровным, а изложение менее связанным.

«Проклятье! — писал Дарси. — Щупальца Москвы дотянулись и сюда. Азиз-бей, подлый турок, работает на красных!»

На другой странице он уже не употреблял крепких выражений, очевидно, несколько успокоился. Что же натворил Азиз-бей?

«Я все-таки пишу! Если даже операция „Рикошет“ рухнет, все равно, пусть знают будущие поколения, каково нам приходилось тут, лицом к лицу с красной звездой!»

— Не очень грамотно, — заметил Бирс. — И самомнение, как у какого-нибудь штурмбанфюрера войск СС. Скажет ли он где-нибудь, в чем суть операции? Что за бомбу придумали Мерриуотер и Ван Дорн! Нет, видно, у Дарси все еще не хватает духу доверить служебную тайну бумаге. Что ж, естественно! Но почему он нападает на Азиз-бея?

«Турок уверяет, что он вывел на трассу всех троих. Но Рифат остался! Он как ни в чем не бывало разгуливает по Карашехиру! Сержант, мой шофер, видел его. Это поразило меня, как громом. Я вызвал Азиз-бея и вначале, кроме восклицаний „Бисмиллах!“ и вздохов, ничего не мог добиться от него. Но я-то знаю его! Я прямо посоветовал бросить комедию и объяснить, что у них там стряслось.

Если верить Азиз-бею, виноваты Нияз и Иса. Турки не пожелали идти с курдом! Они задирали Рифата, затевали ссору, Азиз-бей — опять-таки, если верить ему — вмешался и навел порядок. Они будто бы совсем помирились, когда он давал последние наставления. Курд, вероятно, отстал у самой границы…

Так или иначе, Рифат не пошел с ними. Что и говорить, поднес он мне сюрприз! Человек, которого я так ценил! Нет, все они — турки, курды, персы — один другого стоят! Рифат изменил нам. Его воспитали наши учителя, ему дали все лучшее, а он изменил. Человек, которому доверен замысел огромной важности, отвернулся от меня, вышел из-под моего контроля! Это в Карашехире, где полно русских агентов!»

Бирс, прочитав это место, усмехнулся. Полно агентов! У страха глаза велики… Во всяком случае, в донесениях он не назвал с уверенностью ни одного. Так что же Дарси сделал с Рифатом?

«Мне известно было, например, что кучер фаэтона женат на русской, на молоканке. Он всегда так рьяно зазывает в свой экипаж офицеров! Словом, я не мог рисковать. Ставка слишком велика. Я приказал шоферу быть наготове».

Ах, так вот кого сшиб сержант! Дарси не договорил, постеснялся. Впрочем, вот еще о Рифате:

«Курд на откупе у красных! Иначе нельзя осмыслить происшедшее. Мог ли я церемониться с предателем? Ждать, пока он разболтает? Устранить его я обязан как можно скорее и без огласки». Дальше записи потеряли связность. Дарси принимался ругать то Азиз-бея, то своих агентов. Нияза и Ису он тоже обвинял в измене.

«Турки действительно не хотели взять Рифата. Тут Азиз-бей не соврал. Они побоялись идти с человеком, который мог распутать их жульнические дела. Подлые обманщики! Недаром письмо популярного, богатого чабана казалось мне подозрительным! Если бы можно было их вернуть из России, сейчас же вернуть и повесить! Я сам бы накинул петлю!»

Бирс поморщился. Достаточно определенно! Да, сержант сшиб Рифата.

«Соммерсет Брайт завтра прилетает в Москву. Русское радио поет ему хвалу. Вот тоже предатель! Мерриуотер напрасно будет ждать от меня вестей об успехе».

— При чем тут Соммерсет Брайт? — удивился Бирс. — Записки Дарси явно потеряли связность. Должно быть, он уже принял крепкую дозу анаши. Один лист чистый, пальцы у Дарси онемели от зелья, он захватил сразу два листа. Да, так и есть.

«Курд жив! Сержант не сумел…»

Это-то, видно, и подкосило Дарси. Бирсу казалось, что он слышит крик. Вопль отчаяния, застывший в тетради…

Значит, он писал это в тот вечер. В тот последний вечер своей жизни. Дальнейшее похоже на предсмертное письмо.

«Все на содержании у русских! Азиз-бей, турки, Рифат — все против меня. Боже, накажи Рифата! Накажи всех, сорвавших „Рикошет“! Прощай, надежда! Томми, сын мой Томми, ты должен знать, кто виноват в гибели твоего отца».

Ниже косыми, пьяными буквами:

«Потомки! Склоните головы над прахом незаметного героя!»

Все! Остальные страницы пустые. Бирс закрыл тетрадь. Странное ощущение овладело им: то, что он прочел, написано вовсе не Саем. Сайлас Дарси, с которым Бирс дружил в молодости, с которым был на фронте, в Арденнах, умер уже давно, а эти записки принадлежат какому-то другому Дарси. Тот Дарси верил в жизнь, в людей. Он был крепким парнем, тот Дарси. Тяжелая служба, что и говорить! Грязная, унылая, неблагодарная работа!

Однако что же это за операция «Рикошет»? В тетради — ни намека. Бирс откинулся в кресле. Лучи вечернего солнца, янтарно-желтые, заливали комнату. Банка со скорпионами светилась, как фонарь. Насекомые точно ожили. Они словно шептались, соединившись лапами…