Жюль Верн - Тайна Вильгельма Шторица

Тщетно уговаривал толпу начальник полиции, тщетно сопротивлялись ей полицейские. Толпа смела их, разнесла решетку, ворвалась в дом. Двери и окна выломали, мебель повыкидывали в сад и во двор, лабораторные аппараты переломали и перебили вдребезги. Потом вдруг из нижнего этажа полыхнуло пламя, перекинулось на следующий этаж, побежало змейками по крыше, и через несколько минут бельведер рухнул в образовавшийся из дома пылающий костер.

Самого Вильгельма Шторица тщетно искали по всему дому, искали в саду, во дворе. Его не было. Или, быть может, его просто не нашли.

Дом горел в десяти местах сразу. Пожар уничтожил его быстро. Час спустя от здания остались только четыре стены.

Может быть, это было и к лучшему. Пожар мог способствовать успокоению жителей Рача. Многие могли прийти к утешительному заключению, что Вильгельм Шториц, оставаясь невидимкой, погиб в огне.

После пожара в доме Шторица жители Рача как будто слегка успокоились. По крайней мере в городе уже не замечалось такого возбуждения. Очень многие думали, что «колдун» действительно находился в доме во время пожара и сгорел там.

Однако при расчистке пожарища не найдено было ничего такого, чем могло бы подтвердиться подобное предположение. Если Шториц и присутствовал на пожаре, то, по всей вероятности, в таком месте, где огонь не мог его достать.

Из Шпремберга были получены новые известия. Там Шторица не было. Не показывался и его лакей Герман. Куда они оба скрылись — никто не знал.

Город стал спокойнее, но в доме Родерихов положение не улучшалось. Мира была в том же состоянии: ничего не понимала, ничего не узнавала и была очень слаба. Врачи даже уж и обнадеживать перестали.

Но ее жизни опасность не угрожала, хотя она лежала бледная и неподвижная. Когда ее приподнимали, она начинала рыдать, плакать, говорила бессвязные слова, ломала руки. В ее глазах выражался ужас. Должно быть, ей вспоминались пережитые страшные сцены. Если это так, то это был утешительный признак. Являлась надежда на возможность выздоровления.

Мой брат не выходил из дома и большую часть времени находился при Мире вместе с ее родителями.

Шестнадцатого числа днем я бродил один по улицам города. Мне пришла фантазия переправиться на правый берег Дуная. Я давно задумал эту экскурсию, но до сих пор мешали обстоятельства. Я взошел на мост, прошел через остров Свендор и вступил на сербский берег.

Прогулка моя затянулась дольше, чем я предполагал. Часы как раз били половину восьмого, когда я вернулся на мост, пообедав в трактире на сербском берегу. И сам не знаю, что это мне вдруг вздумалось: я прошел только первую половину моста и свернул с него на центральную аллею острова Свендор.

Едва успел я пройти несколько шагов, как мне встретился Штепарк. Он был один, сейчас же подошел ко мне и заговорил о том, что в эту минуту нас больше всего интересовало.

Походив вдвоем минут двадцать по острову, мы вышли на его северный конец. Стемнело, и в аллеях сгустился мрак. Все домики в парке закрылись, и крутом нас не было никого.

Надо было возвращаться в Рач. Мы только что собрались это сделать, как до наших ушей донесся разговор.

Я остановился сам и остановил Штепарка, схватив его за руку. Наклонившись к самому его уху, я тихо сказал:

— Слушайте!.. Это его голос!.. Я узнал!..

— Чей голос? Шторица?

— Да.

— Он нас не видит?

— Нет. Ночь уравнивает наши шансы. Мы теперь такие же невидимки, как и он.

Голоса продолжали доноситься до нас. Разговаривали двое.

— С кем это он? — пробормотал Штепарк.

— Вероятно, со своим лакеем, — сказал я.

Штепарк потащил меня за собой под деревья. Пригибаясь к земле, мы подошли совсем близко к беседующим, но они нас видеть не могли. Разумеется, и мы их не видели, но мы уже знали, что так и должно быть.

Собеседники прохаживались мимо нас, то удаляясь, то приближаясь. Мы слушали в волнении, стараясь даже не дышать.

— Туда можно будет въехать завтра же? — спросил Шториц.

— Завтра же, — отвечал его невидимый собеседник, по всей вероятности лакей Герман. — И никто не будет знать, кто мы такие.

— Ты давно возвратился в Рач?

— Сегодня утром.

— На чье же имя ты нанял этот дом?

— На выдуманную фамилию.

— И ты уверен, что нам можно будет жить открыто, что нас никто не знает в…

К нашей досаде, мы не расслышали название того города, где собирался жить Шториц, потому что беседующие в это время удалились от нас. Но мы теперь знали, что наш враг собирается принять в скором времени обычный вид. Очевидно, поддерживать себя постоянно в невидимом состоянии было для него почему-нибудь неудобно, а быть может, и вредно для здоровья.

Голоса снова приблизились к нам. Герман говорил, доканчивая ранее начатую фразу:

— …рачская полиция под этими именами нас ни за что не откроет.

Рачская полиция? Значит, они собираются жить в каком-нибудь венгерском городе?

Потом собеседники опять отошли от нас. Штепарк воспользовался этим и сказал мне:

— Какой город? И какие фамилии? Необходимо будет узнать.

Я не успел ответить. Беседующие опять приблизились и остановились совсем рядом.

— Неужели так необходима эта поездка в Шпремберг? — спрашивал Герман.

— Абсолютно необходима. Там мои деньги, и мне нужно будет их взять. Но ведь это я только здесь не могу показаться безнаказанно, а там ничего…

— Вы хотите непременно принять обычный вид?

— А как же иначе? Никто, я полагаю, денег не выдаст получателю, если не увидит его перед собой.

Как я предвидел, так и выходило. Шториц очутился в таком положении, когда быть невидимкой неудобно. Ему понадобились деньги, и вот он принужден отказаться от своей тайной силы.

Он продолжал:

— Хуже всего то, что я не знаю, как это сделать. Эти дураки разорили мою лабораторию, а у меня нет ни одного пузырька номер «два». Хороню, что они не добрались до тайника в саду. Но он завален обломками, и мне будет нужна твоя помощь, чтобы их разбросать.

— Я всегда к вашим услугам, — сказал Герман.

— Приходи туда послезавтра в десять часов. Нас все равно никто не увидит, а нам самим днем виднее.

— Почему вы не хотите завтра?

— Потому что завтра у меня другое дело. Я такую штуку затеял, что кое-кому от нее солоно придется.

Собеседники прошли дальше. Когда они опять вернулись, Шториц говорил:

— Нет, я не уеду из Рача до тех пор, пока не утолю своей ненависти к этой семье, покуда Мира и этот французишка…

Он не договорил: его душила злоба. Он стал рычать как зверь. В эту минуту он проходил мимо нас. Стоило только протянуть руку, чтобы его схватить. Но наше внимание привлекли слова Германа: