Миклош Сабо - Команда Альфа

Кроме командиров, их никто не видит. А если и увидит, то будет молчать. Долго ли убрать его с дороги тем, кто владеет ста пятьюдесятью приемами умерщвления?

И я восстал против собственной судьбы.

Меня воспитали убийцей, и я в роли современного Каина убил брата своего, точнее, того, кого мне велено было считать братом.

Но я не чувствую раскаяния. Я счастлив, что убил его, только его одного.

Конечно, вам это сейчас непонятно, а повесть моя не из коротких. Но если вы посвятите мне несколько часов, я расскажу вам историю своей жизни, которая в известной мере является и частью истории войск специального назначения армии США.

По трапу американского десантного судна «Генерал Хунд» бесконечной вереницей поднимались покинувшие родину венгры. Судно ненасытно заглатывало беженцев. Возможно, число, которое мне назвали, преувеличено, но оно, во всяком случае, не далеко от истины; как бы там ни было, транспорт «Генерал Хунд» на этот раз перевез в Новый Свет более трех тысяч венгров.

Хотя нам на судне было тесновато, я не могу сказать, что о нас плохо заботились. А развлечения, притом разнообразнейшие, часть из которых вполне можно назвать приключениями, да к тому же волнующими, доставляло нам само море.

Крачки то летали с криком у бортов, то, едва трепеща крыльями, скользили чуть ли не по самым волнам. Мгновение — и они уже носились вокруг нас, да так быстро, что взгляд не поспевал за ними. Мы кидали птицам кусочки хлеба и мяса, лапшу. Ни одна крошка не достигала воды — жадные острые клювы вырывали пищу чуть ли не из рук.

Вдруг показались дельфины. Даже моряки удивились. Судя по их словам, так далеко на севере дельфины водятся редко.

Эти милые, забавные существа тоже интересовались отбросами. Подпрыгивая высоко над водой, они ловили еду в воздухе, до того как она успевала коснуться пенящихся волн. Часами сопровождали они наше судно. Нам было жаль их за то, на наш взгляд, неслыханное напряжение, которого стоило им это путешествие, но матросы только посмеивались.

— Да вы поглядите, какие они пловцы! Нам бы такую скорость!

— Тоже скажете! — бормотали мы, слегка уязвленные и уверенные в том, что эту нелепицу они придумали для того, чтобы поднять на смех нашего брата, «сухопутных».

— А полюбуйтесь на их деток, вон как они резвятся! — И старый боцман указал трубкой на море. Он стоял у фальшборта и, не отрываясь, смотрел на волны. Но наше недоверие обидело его, и, не сказав больше ни слова, он ушел.

Вода пузырилась, кипела. Грациозные, несмотря на свою объемистость, дельфины выскакивали из волн. Детеныши их гонялись друг за другом, шмыгали под брюхом у матерей или проскальзывали над ними.

Внезапно что-то вспугнуло дельфинов. Построившись «звеньями», они, как торпеды, пронеслись мимо нас. Мы не успели опомниться, как море сомкнулось над ними.

После исчезновения дельфинов поднялась буря, видимо, ее приближение-то они и почуяли. Что это была за буря! Спокойный, гладкий океан вдруг сразу покрылся движущимися водяными холмами. Вниз смотреть было невозможно — кружилась голова! Только что синее-синее небо, будто улыбавшееся резвившимся дельфинам, вдруг нахмурилось, стало серым, затем потемнело и окружило нас непроницаемой стеной.

Холмы вскоре разрослись в горы. Мы утратили всякое представление о том, где кончается море и где начинается небо. Разбушевавшаяся стихия подымала и бросала наш гигант с высоты в добрых двадцать метров. Вверх-вниз, вверх-вниз летала наша посудина, урча стальной утробой. Нам ежесекундно казалось, что «Генерал Хунд» вот-вот разлетится в щепы. А ведь это была всего лишь одна из проказ океана. Когда мы уже совершенно потеряли голову, неожиданно наступило затишье. Судно перестало ходить ходуном, палуба под нами уже не дрожала, Мы облегченно вздохнули. Это затишье продолжалось всего несколько секунд. А потом снова мы начали проваливаться в какую-то бездонную пропасть, откуда, казалось, таинственные силы выкачали всю воду. Позднее я ощущал нечто подобное в лифтах небоскребов, чуть ли не за одну-две секунды «падавших» вниз с самого верхнего этажа.

— Без паники! Все должны сохранять спокойствие, опасности никакой нет! — гремело по-венгерски в рупоре и тут же следовало убедительное пояснение — Мы находились на гребнях двух волн, обе волны одновременно раздвинулись. Это и создало ощущение провала. Но наше судно привыкло к подобным шуткам океана.

Что касается нас, то эта «шутка» вовсе не показалась нам привычной. Всех нас без исключения буквально выворачивало наизнанку. Даже моряки и те беспрерывно атаковали отхожие места и фальшборт.

Это было ужасно. С тех пор я не раз плавал и по Тихому океану, и по Атлантическому, но такой свистопляски больше никогда не переживал.

Шторм утих так же неожиданно, как и налетел, а когда перед нами появился Нью-Йорк со статуей Свободы, мы о нем уже окончательно забыли.

Всех нас отвезли в Кэмп-Килмер — огромный лагерь, предназначенный для беженцев. Когда я впервые увидел ряды вымазанных желтой краской деревянных бараков, от этого зрелища мне стало как-то не по себе. В этом бывшем военном городке все выглядело неприветливо и мрачно, хотя жизнь здесь кипела, кругом кишмя кишели люди.

Нас привели на один из верхних этажей.

— Пожалуйте! Это комнаты для семейных! — Американский чиновник раскрыл одну из дверей и ткнул перед собой указательным пальцем. — Располагайтесь!

Мы остановились в нерешительности. Очнулись оттого, что из-за наших спин, обгоняя друг друга, толпой прорвались люди. Тут мы поняли, что эти успевшие пожить уже в австрийских лагерях беженцы вполне приспособились к подобной обстановке и, видимо, смирились со столь «остроумным» решением бытового вопроса.

Представьте себе бесконечно длинное помещение, которое разделено висящими на протянутых проволоках простынями на маленькие ячейки. Сколько ячеек, столько семей. Сколько семей, столько характеров, привычек. После венской гостиницы, конечно, жизнь в таких условиях — ад, после «Генерала Хунда» — рай. Увы, чувство облегчения мы ощущали лишь до тех пор, пока не выявились резкие различия в образе жизни и нравах людей. Ночь лишила нас сна и вместе с ним всего нашего оптимизма, с которым мы ступили на американскую землю.

Мы могли бы еще выдержать аромат, разносившийся от пеленок, из которых вынимали младенцев, или от бог весть откуда появившихся здесь горшков, на которых сидели малыши постарше, но… как только погасли верхние лампы и заснули дети, начал оживать мир взрослых. Сквозь стены-простыни долетал до нас малейший шорох, даже самый приглушенный вздох. Я не ханжа: будучи агрономом, я привык к тому, что жизнь имеет известные функции и что они естественны. Но чтобы люди… так… настолько обнаженно и разнузданно… Не знаю, на какой жизненный опыт опирался Данте Алигьери, когда в своем воображении побывал в аду, но ночей в Кэмп- Килмере он наверняка не знал.