Михаил Демиденко - За Великой стеной

Теперь читателю повести М. Демиденко «За Великой стеной», должно быть, несколько проще понять ее коллизии и беду, которая стряслась с молодыми людьми. Потому что в эти годы, о которых идет рассказ, любовь почиталась в Китае за тяжкий грех, а любовь к иностранцу — страшный, непростительный грех, за него придется расплачиваться, может быть, всю жизнь. Об этом, конечно, не писали в газетах, но о греховности любви писали сколько угодно.

Я приведу несколько цитат, переведенных мной в те годы и записанных точно. Журнал «Чжунго цин-нянь» («Китайская молодежь», 1963, № 19) писал: «В нынешний период фетишизация любви может сыграть вредную роль, может создать очень большую опасность для прогресса молодежи». Яо Вэнь-юань, автор этой статьи, так развивал свою мысль: «Если считать любовь величайшим счастьем, то можно потерять интерес к делу социализма и могут появиться противоречия в отношении коммунистической морали. Это непосредственно серьезно отразится на учебе и работе, и даже может случиться так, что из-за личной любви пожертвуешь принципами, забросишь работу и в политическом отношении совершишь ошибки».

Вот как все, оказывается, просто! Полюбишь, потеряешь интерес к делу социализма!

Наставники китайской молодежи всеми средствами пытались внушить ей, что любовь — явление чуть ли не постыдное, если дело касается революционера, что лучше вообще отбросить ее или, на худой конец, если отбросить не удастся, заземлить и принизить, подойти к любви «трезво и осмотрительно». Иногда исподтишка протаскивалась мысль о том, что любовь лишь биологическое явление, средство продолжения рода, и только. Не случайно газеты и журналы в Китае без всякого стеснения обсуждали вопросы половой жизни, усиленно рекомендуя молодому читателю различного рода «научные методы» в этой области, а в различных общественных местах устраивались выставки противозачаточных средств, на которых «экскурсоводы» наглядно демонстрировали способы их применения. При этом китайская пропаганда уже в открытую приводила в качестве отрицательных примеров советскую жизнь на материале нашей литературы и поэзии.

Газета «Вэньибао» («Литература и искусство») опубликовала статью некоего Ли Чжи, в которой характеризовала многих молодых советских поэтов как «пропагандистов сексуальной психологии, эротизма и анормальностей». Оглупив и извратив стихи Светланы Евсеевой путем подстрочного перевода с английского, Ли Чжи самодовольно заявлял: «Счастье в браке, в продолжении своего рода, — вот в чем философия счастья этой поэтессы». Не менее круто расправился автор статьи и с Ахмадулиной, и с Казаковой, и с Вознесенским. Одну цитату привести все же стоит. Вот она:

«Будь то Казакова или Евсеева — все это не единичные явления. Сегодня в СССР имеется целый ряд таких поэтов. Они сами называют себя «детищем двадцатого и двадцать второго съездов». Эти поэты делят свои произведения на две категории: одна категория — это «стихи, направленные против догматизма», иными словами, против марксизма-ленинизма, против пролетарской революции и диктатуры пролетариата; другая категория — это «стихи, посвященные любви».

Понятно, для чего Ли Чжи и другие ему подобные брались за перо. Их конкретная цель (разумеется, в рамках общей цели китайских пропагандистов — опорочить все советское) — доказать связь между отступничеством от марксизма-ленинизма и лирическим отношением к жизни, к стихам о любви, к самой любви. Именно для этого понадобилась беззастенчивая ложь о том, что советские молодые поэты выступают «против марксизма-ленинизма, против пролетарской революции и диктатуры пролетариата».

Но мы все еще не дали ответа на главный вопрос — почему все это произошло спустя 8-10 лет после великой победы 1949 года, положившей начало новой жизни? Почему произошел крутой поворот, политический и идеологический, в самом Китае и в его отношениях с братскими социалистическими странами? По ходу изложения мы уже упоминали национализм, вот к нему-то и ведет наш поиск.

К сожалению, простого и краткого ответа здесь быть не может, придется вернуться немного назад в прошлое этой страны.

Исторические корни китайского национализма уходят в глубь веков. Китайская имперская доктрина, сложившаяся в своих основных частях еще две тысячи лет назад, рассматривала Китай как центр мира (что отразилось и в названии страны «Чжунго» — «срединное государство» и в другом, более древнем названии Китая «Тянься» — «Поднебесная», которое интерпретировалось как государство, объемлющее весь мир под небом), а китайцев как избранную расу высшей цивилизации, окруженную варварами. Китайские императоры согласно этой доктрине считались полновластными господами не только китайского народа, но и всех других народов, известных китайцам.

К развитию этой концепции приложили старание не только императорские династии, но и большинство ученых, философов и историков далеких эпох, мыслителей, оставивших след в сознании многих поколений китайцев вплоть до наших дней.

Естественно, что многовековое культивирование и насаждение идеи национальной исключительности могло привести и привело к возникновению определенного стереотипа массового сознания. Существенная черта его выражается в чувстве превосходства китайцев над остальным миром, обусловленном не только исторически (то есть теми временами, когда сильная империя расширяла свои границы, облагала данью соседние народы, огнем и мечом подавляла восстания некитайских народов), но также якобы самым совершенным образом правления, мудрой политикой правителей, глубокой философией, высокой моралью и пр.

Пренебрежительное отношение к «варварам» (ко всем некитайцам, в том числе и в границах империи), этнические предрассудки, приверженность к «своим» национальным (в действительности же к самым консервативным, феодальным) традициям обусловили еще одну черту в официальной идеологии и в массовом сознании: «нецивилизованные» народы (то есть все некитайцы) не могут претендовать на самостоятельное существование. «Варвары» могли быть цивилизованы лишь в том случае, если они воспринимали китайскую цивилизацию, иначе говоря, ассимилировались; в этом случае их уже считали китайцами. Даже тогда, когда на китайском троне в результате разрушительных нашествий оказывались иноземные завоеватели, их рассматривали как людей, приобщившихся к китайской цивилизации.

Китай заплатил дорогой ценой за герметическую изоляцию от внешнего мира, за косность и консерватизм господствующего класса, все еще ослепленного манией величия и силы, хотя на пороге страны уже стояли готовые к вторжению европейские державы. Изоляция Китая была разрушена извне агрессивным натиском капитализма. Горечь поражений, следовавших одно за другим после первой «опиумной войны», испытывали различные слои китайского общества. С середины XIX века начался мучительный, унизительный процесс постепенного закабаления страны, потери отдельных атрибутов государственного суверенитета, навязывания системы неравноправных договоров. Этот фактор, действовавший на протяжении 100 лет, безусловно, ускорил рост национального самосознания в Китае, но одновременно он стимулировал и новый прилив националистических настроений в китайском обществе, усилил неприязнь ко всему иностранному, ненависть к иностранцам вообще.