Михаил Март - В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина

Японца звали Тагато Тосиро. В плен попал при разгроме Квантунской армии в Маньчжурии. Тосиро служил переводчиком и в боевых действиях участия не принимал, такие кадры и на гражданке нужны. Но тогда никто не разбирался в деталях. Когда японскую армию окружили и разбили, шесть тысяч уцелело, бросив оружие. В плен Тосиро попал не к русским, а к монголам, которыми командовал маршал Чойбалсан, народный герой степной республики. Этап формировался на местах без суда и следствия. Тысячные потоки потекли в бескрайние просторы ГУЛАГа — в Карагандинский, Соловецкий, Беломоро-Балтийский, Ворку-тинский, Норильский и конечно же на Колыму. Умного, говорящего по-русски пленного заметил все тот же проницательный полковник Челданов, око государево, и преподнес сувенир своему начальнику. Челданов знал о слабости генерала, считавшего необходимым быть информированным обо всем, что творится в мире и в стране, не хуже кремлевских бонз. Его уникальный военный приемник вылавливал все американские радиостанции и уж конечно японские, находящиеся под боком. Вот только в японском генерал был не силен. За ценный подарок полковник получил медаль за заслуги, хотя в наградах он не нуждался, главное — крылья бы не подрезали.

Обед проходил в полном молчании. Сегодня генерал был задумчив и немного рассеян. Даже рюмки не выпил своей любимой самогонки.

Трапеза закончилась. Тосиро встал и поклонился.

— Разрешите идти, Кузьмич-сан?

Кузьмичом генерала называли только самые близкие, а на территории края их по пальцам одной руки пересчитать можно. Тосиро такая фамильярность была дозволена.

— Ступай, Тагато. В десять ноль-ноль придешь на радиосеанс. Японец еще раз поклонился, вытянулся в струнку и вышел из

избы строевым шагом.

Генерал знал о своем переводчике больше, чем тот думал, но он не торопился раскрывать карты перед зеком-иностранцем, не видя в этом острой необходимости. Всему свое время.

Начальник личной охраны генерала майор Мустафин вошел в горницу и доложил:

— Доставлен заключенный И-3747 из пятого Оротуканского прииска по распоряжению полковника Челданова.

Майор хотел передать начальнику личную карточку зека, но тот отмахнулся.

— Введи.

Двое конвоиров втиснули в избу громадного красавца под метр девяносто ростом. Молодой, но с абсолютно седой головой, судя по колким черным глазам, в лучшие свои годы он был брюнетом. Усталый, изможденный, зек держался, чем вызвал уважение хозяина. Генерал сделал едва заметный жест пальцами, конвоиры и майор вышли.

Морячок не знал, кто этот побитый северными ветрами русский медведь с морщинами на дубленой шкуре лица, мощным мясистым носом и квадратным подбородком. Не хватило у скульптора терпения закончить портрет, бросил работу на полдороге. Сам испугался того, что натворил. Цигейковая безрукавка, свитер под горло из собачьей шерсти и короткая колючая щетка пегих волос. Насквозь глазами сверлит, с таким не побалуешь. Но морячок всякого насмотрелся, его взглядом с ног не собьешь. Все страхи позади остались.

— Кем был при жизни, И-3747?

— Капитан-лейтенант Тихоокеанского флота Богдан Кравченко. Командир эсминца «Гордый». Петропавловская военно-морская база под командованием капитана первого ранга Пономарева.

— В каких операциях участвовал?

— Захват японской военно-морской базы Чхонджин при участии 355-го отдельного батальона морской пехоты майора Барабулько. Ныне Героя Советского Союза. 16 августа в составе тринадцатой бригады морской пехоты генерал-майора Трушина брал Сейсин. Далее были взяты Этетин и Гензан. Участвовал в захвате порта Маока в составе Краснознаменной Амурской флотилии, Южный Сахалин.

— Маоки нет. Ныне Холмск.

— Арестован в сентябре 45-го. О переменах на флоте и в географических названиях не информирован.

— Награды?

— Медаль «За отвагу», орден Боевого Красного Знамени, орден Славы третьей степени. Наград и звания лишен.

— Четыре года кайлом машешь?

— Четыре года два месяца тринадцать дней.

— Бесполезный счет, обратного никто не знает. Можешь сесть, моряк.

Генерал указал на скамейку, тянувшуюся вдоль всей стены.

— Охотское море знаешь?

— Три года ходил. Был в Японском и Желтом морях. По Татарскому проливу сквозил десятки раз. За Курилы нос высовывал в открытый океан. Помотало на скорлупке.

— Это хорошо. За что сел?

— Статья сто девяносто третья, части одиннадцатая, двенадцатая, тринадцатая. Военным трибуналом осужден весь офицерский состав корабля к лишению свободы со строгой изоляцией сроком на двадцать пять лет и пять лет «намордника»[6].

— Ты слышал вопрос? За что сел?

— В порту Маока взяли на борт семьдесят пять военнопленных японских милитаристов для доставки их в Советскую гавань. В Татарском проливе нарвались на шальную подводную лодку противника, получили две пробоины. Глубинными бомбами враг был уничтожен. Легли в дрейф. Снесло нас течением к острову Хоккайдо. Корабль нахлебался воды и осел. Пришлось сбросить балласт. Удалось выровняться, мы прошли через пролив Лаперуза и приблизились на выстрел к занятому нашими войсками острову Кунашир. Дал семафор на берег: «Принимайте военнопленных!» Высадил японцев на надувные плоты и встал на якорь. Пробоины залатали в течение четырех часов. Малым ходом дошли до бухты Светлая, где весь состав эсминца был арестован. Матросов и «сундуков» расформировали, офицеров — под трибунал. В дальнейшем выяснилось, на Кунашире шли ожесточенные бои, японцы брали верх. По сути, я доставил десант врагу, нуждающемуся в помощи.

— И не расстреляли?

— Трибунал возглавлял капитан второго ранга Хмельников. Мы с ним во втором эшелоне Южную Корею освобождали. Смилостивился, к стенке ставить не стал.

— Везунок! Я бы тебя в расход пустил. Может, и опять повезет. Механики в твоем отряде есть?

— В моем нет. Сергей Курносое, золотые руки, год назад еще жив был. На семнадцатом прииске горбатился. Его голова И руки помогли остаться нам на плаву.

— Сколько вас осталось на пятом?

— Из тридцати семи человек двенадцать.

— Составь список, временно переведу вас на Докучанский лесоповал.

— За что такие привилегии, гражданин начальник?

— Задачку хочу вам предложить. А сейчас составляй список и сдай его майору. Ступай. Конвой за дверью ждет.

Рослый моряк в коротком протертом бушлате, ватных штанах и лыковых «берендеевых» лаптях выглядел растерянным и смутно себе представлял, что его ждет. Вызов к начальству всегда чреват последствиями. Хорошего не жди, однако и хуже уже некуда. Работа в забое — медленная смерть. Обвал — лучший исход. Бах — и тебя нет. Худший вариант — смерть от цинги, дизентерии, туберкулеза или обморожения. Каждое утро закоченелые трупы стаскивали с нар и на двор выбрасывали. Доски нар тут же в печь шли, а покойников потом за зоной обливали соляркой и тоже сжигали, по-христиански мало кого хоронили. Летом земля оттаивала на десять-пятнадцать сантиметров, не больше. Могилы копать, что каменную породу в забое киркой выбивать. В ущельях, где снег сходил, имелись участки с крестами и сделанными из селедочных банок жестяными табличками с номерами заключенных. Выше, на сопках, кладбищ не встретишь. Повели долговязого морячка в караулку. Шел он и думал, что за список ему предстоит составить. То ли во спасение, то ли гибельный для своих корешей.