Мария Колесникова - Гадание на иероглифах

Кто-то мудрый посеял во мне еще в институтские годы страсть к размышлениям, к анализу, и вот теперь я стремилась всеми способами выработать в себе чуткое понимание иностранной психологии. Без такого понимания лучше не влезать в международные отношения, а наша практика ежечасно требовала от нас, переводчиков-международников, основательного проникновения в них. Разумеется, как все международники, я знала существующие на этот счет анекдоты: американская система — «добыча — победителю»; английскую политическую теорию называют лавочнической; у французов юридический склад ума. Немцам-де была присуща «дипломатия неожиданностей». Была, да сплыла. Один из германских журналистов писал, что в каждом немце якобы жива мания самоубийства. Почему? Итальянцы, мол, сначала стараются создать плохие отношения с той страной, с которой хотят договориться, а затем предложить «хорошие отношения», потребовать уступок, которых они не надеются получить. А вот как определить политическую теорию здесь, в Маньчжурии, и там, в застенном Китае?.. Тут анекдотиком не отделаешься… Проглядывается ли здесь в совокупности нечто общее, вопреки диаметрально противоположным политическим установкам, нечто такое, что можно было бы назвать складом ума, системой?

Большую часть суток я проводила во дворце последнего императора могущественной династии. Как бы ни был ничтожен сам по себе Пу И как личность, события его жизни интересовали меня неимоверно. На нем словно бы замыкался многовековой круг истории Китая.

Пу И — чистокровный маньчжур из рода Айсинь Гиоро. Его мать носила маньчжурское имя Гуаэрцзя. Его двоюродная бабушка, знаменитая жестокая владычица Цыси, в ту пору, когда была наложницей императора, звалась Ниласы. Она любила говорить: «Кто мне хоть раз испортит настроение, тому я испорчу его на всю жизнь». Задолго до своей смерти Цыси воздвигла себе неподалеку от Пекина пышный мавзолей-гробницу. Там вместе с ее тщедушным высохшим телом были захоронены несметные сокровища: сотни золотых, нефритовых и изготовленных из жемчуга будд, венки из драгоценных камней, нефритовые чаши — всего не перечесть. В 1928 году один чанкайшистский генерал по имени Сунь Дяньин проводил в этом районе «войсковые маневры» и под их прикрытием начисто ограбил усыпальницу Цыси и гробницу императора Цянь Луна. Трое суток выгребали солдаты сокровища. Генерал-грабитель послал тогда в подарок молодой жене Чан Кайши браслеты из сверкающих алмазов, алмазные подвески, золотые нити и просто слитки золота; на туфельках Сун Мэйлин появились крупные жемчужины, те самые, которые украшали некогда корону царственной Цыси. Протесты газетчиков не помогли. Мародеры поделили награбленное.

Каждый день переходила я из одного сверкающего зала императорских покоев в другой — и повсюду на меня лился потоками густой красный цвет: на красных стенах, потолках, на креслах и вазах — повсюду извивались желтые императорские драконы. Всех императоров почтительно именовали драконами, и даже ничтожный отпрыск Цинов Пу И повелел числить себя драконом, сыном неба. Японцы втихомолку посмеивались над своей марионеткой, называли Пу И «дракончиком величиной с палец».

В Чанчуне, новой столице Маньчжоу-Го, имелось еще два императорских дворца: старый — неподалеку от центрального вокзала, и новый — обширный дворцовый ансамбль в западной части города, строительство которого так и не было завершено. Но Пу И предпочитал жить в мукденском дворце. Здесь, за городом, находились могилы-курганы первых маньчжурских правителей, куда он ездил молиться духам предков. Отсюда в случае неурядиц легче было и удрать в Японию.

У Пу И имелась «своя» марионеточная армия, почти двести тысяч солдат. Но с ней он встречался лишь на парадах. Его дворцы охраняла японская стража. Каждый его шаг был продиктован японцами, министром двора императора Маньчжоу-Го генералом Есиока.

Среди дворцовых бумаг мне попалась китайская газета с подробным описанием поездки Пу И в Харбин. Хочется воспроизвести это описание без сокращений. Оно дает ясное представление о том, как японцы старались создавать иллюзии, будто их марионетка является важной персоной и подлинным хозяином Маньчжурии.

«Вчера все население Харбина переживало радостное событие: Его Величество Император Маньчжоу-Го соизволил уже вторично посетить наш город. Готовясь к Высочайшей встрече, Харбин с раннего утра принял торжественно-праздничный вид. Ко времени прибытия Императорского поезда на перроне вокзала собрались представители высшей военной и гражданской маньчжурской и японской администрации и организаций, а также некоторые консулы. На вокзальной площади расположились отряды маньчжурских войск и полиции, старейшие представители маньчжурского населения и др. По пути следования Императорского кортежа, к берегу Сунгари, на тротуарах выстроились бесконечные ряды представителей охваченного радостью встречи населения в лице различных организаций и школ.

Его Величество Император соизволил прибыть на станцию Харбин со специальным поездом в 11.46 дня. В обычной военной форме, с высшими орденами на груди. Его Величество Император соизволил выйти на перрон в сопровождении генерал-адъютанта маршала Чжан Хайпэна и начальника гвардии господина Кудо и поднятием руки к головному убору милостиво отвечал на почтительные приветствия встречавших, склонившихся в глубоком поклоне.

В 11.57 Е. В. Император соизволил выйти из парадного зала на привокзальную площадь и, отвечая на приветствия, проследовал в ожидавший его блестящий малиновый лимузин. Вся площадь замерла, войска взяли на караул, военный оркестр заиграл гимн Маньчжоу-Цзиго.

Эскортируемый четырьмя малиновыми мотоциклами охраны, Императорский лимузин направился по улицам города к берегу Сунгари. Население города восторженно и почтительно приветствовало Монарха. В 12.05 Императорский кортеж прибыл на берег. Все ожидавшие склонились в почтительном поклоне. Император, милостиво отвечая на приветствия, медленно проследовал на пристань и сел в ожидавший его катер, украшенный в кормовой части желто-черной материей. На носу катера взвился желтый Императорский штандарт. Члены правительства и лица свиты разместились на других катерах, и Императорский кортеж направился вниз по реке, особенно красивой в этот тихий солнечный день.

На рейде против Фудзядяна стояло несколько судов сунгарийской флотилии, расцвеченных гирляндами флагов. С них неслись громовые «вансуй» и «банзай». Строй чинов сунгарийской флотилии вдоль бортов судов и у морского штаба взял на караул. Императорский катер, пройдя мимо пристани морского штаба, повернул к судам. На борт одного из судов Его Величество Император соизволил подняться для дальнейшего следования по Высочайше избранному маршруту…»