Вадим Прокофьев - Когда зацветают подснежники

И все же в конце концов разговорились. Уж и вечер затемнил окна, ужин остыл, а им не хочется прерывать разговор. Лепешинский убедился, что его собеседник напорист, умен, наблюдателен. Очень ехиден и за словом в карман не лезет. Но сколько еще всякой шелухи у него в голове! Вот что значит провинциальный самоучка!

Пантелеймон Николаевич старался «вправить мозги» этому приглянувшемуся человеку. И кое в чем преуспел.

Поздно ночью договорились, что Соколов возьмет на себя «технику». То есть будет добывать бланки паспортов для нелегалов, получать, перепаковывать, а иногда и развозить в разные города литературу. Да мало ли еще какие обязанности лягут на плечи заведующего транспортно-техническим бюро. Должность-то какая громкая!

Соколов был доволен. Вот это настоящее дело!

У Василия Николаевича дел по горло. В Псков зачастили подпольщики. И всем требуются новые виды на жительство. Те, кто собирается осесть в России, нуждаются в «железках», то есть в подлинных документах. Липы, фальшивки для них не годятся.

Соколову приходится изощряться. Главное — приобрести чистые бланки. Он покупает их у не очень-то щепетильных чиновников мещанской управы.

Василий Николаевич не имел привычки спрашивать прибывающих товарищей об их подлинных именах, с него было достаточно и пароля. В паспорт вписывал имя человека, действительно существовавшего, но никак не затронутого подозрениями полиции.

И вскоре у Соколова появилось немало крестников — Носков, Щеколдин и другие. Паспорта у них были «железные».

Зато с транспортом литературы хлопот не оберешься.

Это был какой-то кошмар. Отец изрыгал проклятия, угрожал запереть дома, даже выпороть на конюшне! Маман ломала руки и без конца твердила: «Мы опозорены, мы опозорены!..»

В конце концов жандармам и таможенникам все надоело. Они и не рады были, что затеяли этот «педагогический эксперимент» с домостроевскими выводами.

Провинившихся чад отпустили, но пригрозили: чуть что — и тогда ни мама, ни папа…

Щедрые чаевые сделали чиновников любезными. Баулов, конечно, никто не досматривал.

Итак, что бы там ни было, а, можно считать, их хитрость удалась. Хотя Володя понимал, что и без этого спектакля родительские баулы не стали бы ворошить.

…Через несколько часов Вильно, и Владимира уже гложут иные тревоги. Сегодня же, ну в крайнем случае завтра утром, он должен избавиться от этой проклятой поклажи. Сжечь, утопить, выбросить, наконец, куда-либо на свалку, но только так, чтобы родители и не пронюхали. Об адресе, пароле он и не вспоминал. Двое суток взаперти, знакомство с жандармами… Нет уж, увольте, он, может быть, и романтик, но в ином, ином жанре!

Романтика! Она почему-то выглядит для Владимира бестелесной, но необыкновенно красивой. В ней что-то ускользающее, немного грустное и… черт ее знает что еще! Во всяком случае, от его романтики не пахнет смазными жандармскими сапожищами и клопами… Ему и сейчас кажется, что они ползают по телу.

Ну, вот и дома… Отец сразу же заперся в кабинете. Маман слегла. Мигрень. Охи, вздохи, Зинка бродит по комнатам как ни в чем не бывало — вот ведь бесчувственная! А вообще молодец! Володя же чувствует себя нашкодившим первоклассником, которого поставили в угол и пригрозили розгами.

Дворник втащил чемоданы, баулы, корзины. Сейчас придет горничная, начнет разбирать… Ну и пусть разбирает. Она дура. Наверное, и читать-то умеет только по складам. Лишь бы отец не вылез из кабинета… А маман слегла по крайней мере до ужина.

— Володька, ты что, забыл?

— Отстань!

— Маша на кухне, у нас повариха больна. Давай развязывай, а я постерегу.

Опять Зинка права. Пока горничная хлопочет над кастрюлями, ей не до чемоданов. А когда сядут за стол, кто знает, что взбредет в голову прислуге?

Владимир нервничает, дергает ремни, руки слушаются плохо… Слава богу, он все запихал в один баул!

Ну, кажется, обошлось. В мезонине есть укромное место, до завтра туда никто не заглянет…

Обедали молча, едва притрагиваясь к еде. Так же молча разошлись по своим комнатам. После обеда горничная взялась за багаж…

Володя с облегчением захлопнул балконную дверь. Он еще сегодня должен найти место, куда завтра чуть свет сплавит эту нелегальщину и забудет о ней.

В саду по-осеннему тихо-тихо. Только иногда сорвется с ветки умерший лист и долго кружит в воздухе, словно ему не хочется падать на холодную землю. Когда-то в детстве сад казался большим, таинственным, со множеством укромных уголков.

А вот теперь он их не находит. А что, если встать ночью и выкопать в саду яму? Нет, не годится. Садовник живет у них столько лет, сколько Володя себя помнит… Как бы тщательно он ни засыпал яму, этот молчаливый литовец сразу обнаружит и, конечно, доложит барину. И на помойку нельзя. Вот бы сжечь! Но как? Печи в комнатах еще не топят. На кухне? Ну, это глупости…

Зло хлопнув калиткой, Володя выходит на улицу.

А что ему делать на улице? Не потащит же он этот тюк к реке, чтобы утопить? Или за город — разложить костер…

— Володя!

Владимир в испуге оборачивается. Господи, он не узнал Зинкиного голоса.

— Что ты будешь делать с тюком?

— Отвяжись!

— Думаешь, я не видела, как ты облазил весь сад, потом грохнул калиткой? Твои брошюры и газеты нужно снести тем, кому их адресовали. Давай я пойду!

— С ума сошла!..

— Ну куда, куда ты их денешь? А потом, это нечестно. Вот уж не думала, что ты такой трус!

— Тоже героиня! А как два дня ревела, помнишь?

— Володька, сколько тебе лет? Не понимаю. Ты всегда витал где-то в облаках. Ах, закат! Ах, симфония красок! Ах, ах! Ваятель! А вот у нас в гимназии нашли листовки, и девчонки никого не выдали…

— Уж не ты ли их принесла?

— Дурак!

Володя посмотрел на сестру с удивлением, словно впервые ее видел. Она моложе его на два года. Когда на ней гимназическая форма — так, ни то, ни се. Но в платье, в белых туфельках на каблучках Зинка выглядит барышней на выданье. Как она выросла за год, который они провели врозь! О чем она думает, к чему стремится? Володя теперь этого не знает.

А раньше они всегда мечтали вдвоем. Но за границей встречались только за столом, и то не часто. И не поговорили. Обоим было некогда.

— Ну, решайся! Давай адрес и кого нужно спросить…

Владимир боялся поднять на сестру глаза. Стыдно. Стыдно потому, что он сразу же подумал: вот действительно возможность избавиться от литературы. Зинаида сходит на явку. Оттуда пришлют кого-нибудь, кто заберет нелегальщину.

— Да не трусь, говори! И отправляйся домой, а то родители хватятся. Ведь они договорились приглядывать за тобой. А я вне подозрений.