Станислав Валах - Партизанские ночи

Приблизительно в последних числах января в Домбровский бассейн прибыл член инициативной группы, представитель Центрального Комитета ППР Роман Слива — «Вебер», который после налаживания контактов с коммунистами, действовавшими в рамках прежних нелегальных объединений, приступил к созданию единой политической организации — Польской рабочей партии.

В состав первого окружного комитета ППР Домбровского бассейна вошли такие организаторы и активисты тайных левых организаций, как Ян Солярский, Владислав Смулка, Игнаци Каляга, Юзеф Новак, Чеслав Грущинский, Станислав Кшинувек и Антони Столярский.

В этот же период в хжановском «Фаблоке» коммунисты, пепеэсовцы, сочувствующие КПП и сторонники левых взглядов выбрали из своей среды подокружной комитет ППР, который вместе с подокругами Сосновецким, Домбровским и Стшемишинским образовали округ ППР Домбровского бассейна.

Секретарем Хжановского подокруга стал «Осет» — Францишек Венцлавек, довоенный профсоюзный деятель, а членами комитета были избраны: «Олек» — Томаш Барановский, Владислав Цыган из Бычины, «Огродник» — Ян Рейдых из Мысляховец, братья Лукасики, Стефан Бохенек из «Фаблока», Петр Хжонсцик из Плазы, Павел Деда из Косцельца и Адам Хенек из Серши.

Поздней весной 1942 года во время встречи деятелей «Кружка друзей Советского Союза» с Романом Сливой был создан также окружной комитет ППР в Бельске. Встреча происходила в лесу, в районе Старой Веси. В состав комитета были избраны «Марцин» — Юзеф Мага, «Марек» — Леон Вечорек, «Тварды» — Леон Лясек, «Слоньце» — Станислав Буляж и «Канонир» — Юзеф Клюска.

К несчастью, вскоре после этого выдающегося события в руки немецкой жандармерии попал Станислав Буляж. Он был слишком опытным подпольщиком, чтобы не понимать, насколько важно жандармам раскрыть только что созданную организацию. Возможно, он боялся пыток или считал, что не выдержит следствия. Когда немцы возили его по району, пытаясь заставить раскрыть адреса конспиративных квартир и партийных товарищей, он 24 июля на перроне Хжановского вокзала бросился под колеса подъезжающего поезда.

Весть о создании партии я встретил с огромной радостью. Эту долгожданную новость сообщил мне в июне 1942 года мой давний знакомый из Либёнжа «Макар» — Макар Юрчик. Через несколько дней, 1 июля, я вступил в члены ППР и стал солдатом Гвардии Людовой.

Уже довольно длительное время я поддерживал непосредственный контакт с Юрчиком и теперь через него получал первые задания. Я приходил, а зачастую приезжал к нему на велосипеде, под предлогом какого-нибудь мелкого ремонта. «Макар», помимо того, что трудился слесарем на «Фаблоке», подрабатывал дома ремонтом мелких хозяйственных механизмов, велосипедов, колясок и прочего. Он был старше меня на несколько лет.

Очень часто, обдумывая формы и методы борьбы с оккупантами, я подыскивал в памяти примеры, которые могли бы быть использованы в наших условиях. И неизбежно приходил к одному выводу — партизанская борьба. Это не было открытием. Призыв к организации партизанских отрядов был нам уже хорошо известен. Однако в Силезии, в состав которой входили теперь и хжановские земли, это было связано с невероятными трудностями. Где будет располагаться база отряда? Где отряд будет укрываться? Какими должны быть методы борьбы? К какой тактике должны прибегать партизаны, чтобы не оказаться полностью уничтоженными после первого же выступления? Размышления не очень помогали. Ответы на все эти вопросы могла дать только непосредственная борьба с врагом. После трех-четырех месяцев совместной работы «Макар» свел меня с «Болеком» — Станиславом Бараном, секретарем района Либёнж. Знакомы мы были давно. Теперь нас еще больше сблизила работа в рядах одной организации. Я многому научился у него за те два года.

«Болек» был опытным деятелем рабочего движения еще в междувоенный период. Несмотря на молодость, он дважды эмигрировал во Францию в поисках работы. И каждый раз его депортировали. Была установлена его принадлежность к польской секции ФКП. На родине, будучи коммунистом, он также не мог найти работу. За активную деятельность в рядах КПП «Болек» был заключен на два года в тюрьму святого Михаила в Кракове. После отбытия наказания он продолжал работу в рядах КПП. Раненный во время сентябрьской кампании, он лечился в Лодзи. Затем пробрался в Хжановский район. Он был уверен, что именно здесь найдет благоприятную почву для конспиративной работы.

С первых же дней оккупации он жил и работал на нелегальном положении. В июле 1942 года я тоже последовал его примеру и распрощался с родным домом.

Решение это чисто случайно совпало с вызовом меня в полицейский участок в Либёнже. Не знаю, зачем я понадобился немецкой полиции — возможно, в связи с арестом отца, а может, и по какому-то другому делу. Но я решил, что в полицию не пойду. Слишком жив еще был в памяти образ измученного голодом и издевательствами отца, а также сцены, свидетелями которых я был в Освенциме. На вызов по повестке я не явился. Через два дня за мной прибыл немецкий жандарм. Я перед самым домом занимался починкой велосипеда и не заметил полицейского Либеру. Его узнал мой младший брат. Крик «Сташек, Либера!» заставил меня вскочить на ноги. Я моментально оценил положение. Еще была возможность спастись бегством. Я бросился бежать через луга к близлежащему лесу. Не успел я добежать туда, как раздались выстрелы: в первый раз стреляли в меня.

Либера хотя и считался лучшим стрелком среди полицейских Либёнжа, имея на своей совести уже несколько жертв, на этот раз промазал.

С той поры я пребывал преимущественно в лесу до самого освобождения. Однако я часто наведывался в родной дом и даже некоторое время скрывался там в хитро сделанном укрытии. Оно находилось над каменным потолком погреба и имело два выхода. Один выводил через чердак по длинному туннелю, вырытому в сене, а второй — через кладовку и тщательно замаскированное отверстие в потолке. Этим убежищем, хотя оно было неудобным и низким (ведь, если говорить откровенно, в нем с трудом можно было сидеть, и то только держа голову между коленями), пользовались многие из моих товарищей по борьбе.

До конца дней моих останется в памяти узкая щель в стене, сквозь которую я мог наблюдать крохотную частицу внешнего мира. Днем я не мог покидать укрытие — ведь любой полицейский в округе мог знать мою внешность. В нашем районе у полиции имелись весьма внушительные силы и густая сеть постов. Но не только полиции приходилось нам остерегаться. Первому же попавшемуся немцу в военной форме или переодетому в штатское гестаповцу могло прийти в голову потребовать у меня документы, задержать или отвести в участок. Такой поучительный случай произошел со мною на третий же день после столкновения с Либерой. Я скрывался тогда в лесу, проголодался и присел на полянке, собирая землянику. Слова «Хэнде хох!» прозвучали как гром среди ясного неба.