Виктор Смирнов - Портрет

Что-то холодное коснулось моих губ.

— Сглотни, — сказал Кешка.

Я поймал горлышко бутылки и сделал несколько глотков. В бутылке был чистый спирт.

Машина медленно ехала вдоль трещины. В трещине плескалась черная вода. Значит, я лежал в нескольких шагах от разводья.

— Как ты здесь? — спросил я Жору.

— Он подобрал, — сказал Жора, кивая на шофера. — Только что.

— А штихеля? Штихеля?

— Какие штихеля? — спросил Жора. — При чем здесь штихеля?

Кешка объехал трещину и погнал. Он ехал очень быстро, навалясь грудью на руль. Он обхватывал руль локтями. Кисти рук беспомощно свисали вниз. Незачем было спрашивать его, как он отремонтировал машину.

— Поверти-ка баранку, — сказал Кешка, отрываясь от руля.

Я судорожно вцепился в черный ребристый обод. Пальцы гнулись плохо, но гнулись. Мне никогда не приходилось водить машину. Тем более груженый бензовоз. Кешка выжимал из мотора все, что он мог дать. Ледяная дорога влетала под буфер.

— Правее бери, — сказал Кешка. — Осторожнее. Вот так.

— Как руки? — спросил я.

— Известно как. Кожа на моторе.

Глубокие тени лежали на лице Кешки. Это я видел углом глаза. Кешка морщился, вглядываясь вперед.

— И зачем мне нужен был этот чемодан? — сказал Жора. — Все равно унесло.

— Ладно, не переживай, — сказал Кешка. — Чемодан так чемодан.

Мы подпрыгнули на каком-то торосе. Руль вырвался из моих рук, и я едва успел поймать его. Что-то треснуло под колесами. Бензовоз снова катился по гладкому льду. Впереди, как маяк, засветился огонь.

— Хужир, — сказал Кешка.

— Тебе надо сразу в больницу, — сказал я ему.

— У меня дома больница, — сказал Кешка. — Жена — сестра медицинская.

Огни перемигивались в морозной ночи. Небо высветлело. Чистые звезды взошли над островом. Кешка бросал короткие приказания.

Мне надо было бы сказать ему что-нибудь хорошее. Очень хорошее! Но никакие слова не шли на ум. Да и зачем они, слова? Важно то, что мы думаем о человеке, а не то, что говорим о нем. Банальная истина.

— Вам больно? — участливо спросил Жора.

Кешка фыркнул.

— Вот подсунули машину, — сказал он. — Старый примус. Крути направо! — крикнул он и, выбрав удачный момент, локтем передвинул рычаг скоростей. Мотор взвыл, и мы понеслись по ледяной крошке.

Впереди в свете фар, как декорация, вырос берег. Он оброс льдом последнего осеннего прибоя.

— Левее. Еще левей. Ну, левей же… Вот лопух! — командовал Кешка. — Вот так.

Мы взлетели на песчаный вязкий пригорок. Какие-то длинные бревенчатые амбары, бани, старые потемневшие дома, собака, шмыгнувшая у самых колес. Кешка нажал на тормоз, Жора сушу лея носам в стекло, мотор заглох.

— Доехали, — сказал Кешка и ногой вышиб дверцу. Он неловко соскочил. Руки у него висели, как перешибленные.

— Закурить дайте, — сказал он хрипло.

Я сунул ему в зубы папиросу и поднес спичку. Лоб Кешки блестел от пота. Ветер дул над островом, нес песок, но здесь у сармы уже не было силы.

— Вот приключение, — сказал Кешка. — Целый роман. Художникам очень даже интересно.

Ветер срывал искры с папиросы. Кешкин чуб выбился из-под шапки. Лихой чуб танцора и гуляки. Я взял Кешку за плечи, подвел к радиатору, где ярко горели подфарники. Кешка спрятал руки за спину.

— Покажи руки! Ну, будет, покажи!

Кешка отрицательно замотал головой.

— Жора, — сказал я, — пойди и разбуди врача.

— Сейчас, — поспешно сказал Жора. — Сейчас. И на кой черт мне сдался этот чемодан, скажи пожалуйста?

Как и следовало ожидать, Жора разбудил весь поселок в поисках врача. Врач жил на окраине, а Жора стучался в каждую дверь, пока не наткнулся на дом, который был нам нужен. Кешку положили в больницу, а нас отвели в гостиницу.

Утром Шоре принесли чемодан с красками, подрамниками и холстами. Шоферы нашли чемодан на краю трещины. Рыбы так и не полакомились масляными красками Шоры.

Мы долго стояли на берегу и смотрели на ту сторону Малого моря. Ясность воздуха здесь была поразительной. Долина Сармы рисовалась голубым треугольником, врезавшимся в бледно-коричневый гребень сопок. Было очень тихо. Казалось, не было ни этой тяжелой ночи, ни пережитого страха, ни ураганного ветра.

Потом Шора отправился в больницу рисовать Кешку. Он хотел подарить шоферу его портрет. По-моему, Шора никогда не работал с таким азартом. Он вернулся в гостиницу поздним вечером. Портрет был готов наполовину, и Шора хотел закончить его на следующий день. Я был очень рад увлечению Шоры. По-моему, в его картинах всегда не хватало человека. Скалы, вечные снега и сияющие льды… Скалы были красивы, величественны, надменны, но безлюдны и поэтому слишком холодны.

Кешка первым вошел в романтическую страну, созданную впоследствии Шорой. Вошел не сказочным великаном, не витязем, не прекрасным Бовой-королевичем. Он вошел Кешкой, с его нагловатой усмешечкой, бойким чубом и хитро прищуренными дерзкими глазами.

На следующее утро мы с Шорой вместе отправились в больницу. Я нес чемодан, как верный оруженосец. В чемодане лежал неоконченный портрет. Нас встретил врач. Это был очень молодой человек с румяным лицом и неожиданно черной бородой. Чувствовалось, что он недавно в Сибири.

— Удрал ваш шофер, — сказал врач, артистически развел руками и даже слегка присел. — Сел на машину и удрал. Второй год здесь работаю, а до сих пор не могу привыкнуть к здешнему пациенту.

В коридоре у окна стояла красивая девушка в белом халате. Она смотрела на ослепительный лед Малого моря и думала о чем-то своем. Шора толкнул меня в бок и сказал:

— Его жена.

И я подумал, что, наверное, эта девушка здорово любит своего шофера, который бегал к ней за пятьдесят километров на коньках. «И очень хорошо, — подумал я, — что такая тихая и красивая девчонка любит такого непутевого парня и недисциплинированного водителя».

Вскоре мы уехали обратно в Иркутск. Шора окончил портрет, и портрет получился лучше, чем если бы Шора писал с натуры. Ведь бывает и так. Критики, которые ходили в гости к Шоре, в один голос расхвалили портрет. Я не верю критикам, когда они единодушны, но на этот раз, кажется, они были правы. Потом мы с Шорой сели и написали письмо на Ольхон, Кешке. Мы просили его приехать и забрать портрет. Через десять дней пришел ответ. Незнакомые люди писали, что Кешка уехал куда-то на стройку, и его жена уехала вместе с ним.

Область у нас большая, и затеряться в ней легко. Но случилось так, что мы еще раз услышали о Кешке…

Прошло несколько месяцев. Портрет побывал на областной выставке, и его прочили на всесоюзную, а это была большая честь для Жоры. Вот тогда-то и вышел номер молодежной газеты с большой фотографией Кешки. Фотограф, видно, не отличался большой изобретательностью. На снимке Кешка стоял у крыла машины, неловко вытянувшись, как армейский повар перед генералом. Кешка вовсю старался придать лицу каменное выражение, и это ему почти удалось, если бы не глаза — живые, хитрые, насмешливые глаза первого танцора и непутевого водителя. В заметке под фотографией корреспондент рассказывал, как Кешка с риском для жизни провез по горной дороге взрывчатку, которая очень нужна была стройке. На следующий день Жора отправил Кешке портрет, а членам жюри заявил, что его лучшая работа исчезла бесследно. Члены жюри были опечалены, а я решил, что теперь обязан написать о том, как появился на свет портрет Кешки шофера.