Брет Гарт - Кларенс

Как вы знаете, мой брат вместе с другим офицером был взят в плен вашим патрулем. Он думает, что вы догадывались об истине — что они бродили вблизи расположения ваших частей, чтобы помочь скрыться шпионке. Но он говорит, что, хотя им и не удалось помочь ей, она скрылась или перешла линию фронта при вашем содействии. Он говорит, что вы, по-видимому, знали ее, что, судя по словам мулатки Розы, вы с ней старые друзья. Я бы не стала писать об этом и вмешиваться в ваши личные дела, но, я думаю, вы должны знать, что я об этом не подозревала; когда я жила в вашем доме, я думала, что она для вас совершенно чужая. Вы даже не намекнули, что знаете ее, а я верила, что вы со мной откровенны. Я бы не стала писать обо всем этом, тем более, что я в любом случае постаралась бы исправить тот вред, который, как мне казалось, я вам причинила, но так как обстоятельства вынуждают меня сообщить вам ужасную развязку всей истории, я хочу, чтобы вы знали все.

Брат сообщил мне, что вечером после вашего отъезда похоронная команда подобрала на склоне холма тело женщины, полагая, что это мулатка. Но это была не Роза, а та самая женщина, настоящая и единственная шпионка, которую вы провели через кордон. Она была случайно убита конфедератами во время их первой атаки на рассвете. Только брат и его товарищ опознали ее, несмотря на грим и чужую одежду.

Под предлогом, будто она была служанкой у их друзей, они получили у командира дивизии разрешение взять ее тело, и она похоронена друзьями, среди друзей, на маленьком кладбище у перекрестка Трех Сосен, недалеко от того места, где вы сейчас находитесь. Мой брат считает, что я должна сообщить вам об этом: как видно, и он и его друг поняли вас, узнав или догадавшись о ваших отношениях с этой женщиной. Я знаю, что брата тронуло ваше благородное и великодушное отношение к нему, которое он приписывает вашему знакомству со мной, его сестрой. Вряд ли он понял или когда-нибудь поймет, какое трудное поручение он возложил на меня.

Теперь вы знаете, почему я не заговорила с вами при встрече: мне казалось немыслимым говорить об этом в обстановке празднества, совершенно несовместимой с ужасным известием, которое я должна была вам передать. А когда я столкнулась с вами позже — может быть, я была к вам несправедлива, — но мне показалось, что вы до того захвачены и поглощены другим, что я только нагоню на вас скуку сообщением, которое вас не интересует или уже известно и быстро забыто.

Теперь, когда я сообщила вам это ужасное известие, мне хотелось бы сказать и нечто другое. Не знаю, интересно ли вам это узнать. Но однажды вы великодушно считали, что я оказала вам услугу, когда отнесла письмо вашему командиру. Я лучше всех знаю вашу искреннюю верность долгу, ради которой вы приняли мою ничтожную помощь, но другие, как я слыхала, не оценили ее. Не согласитесь ли вы испытать меня еще раз? Ко мне здесь благоволят, и, может быть, мне удалось бы доказать вашим начальникам, как верны вы были долгу, даже если вы не очень верите своему другу, Матильде Фолкнер».

Он долго сидел неподвижный, с письмом в руке. Потом встал, велел подать коня и умчался.

Разыскать кладбище у перекрестка Трех Сосен было нетрудно. Оно было расположено на косогоре, поросшем соснами и кипарисами, и густо усеяно белыми крестами, издали похожими на цветы. Еще легче было найти среди старых, поросших мхом плит новый мраморный обелиск с простой надписью: «Элис Бенем, мученица». Рядом были могилы нескольких солдат-конфедератов с еще более свежими и простыми деревянными надгробиями, на которых были вырезаны только инициалы.

Брант опустился на колени у могилы. Его поразило, что основание мраморного обелиска запачкано пыльцой от роковых цветов, которые были возложены на могильный холмик; опавшие лепестки, темные и сырые, уже сгнили.

Он не заметил, сколько времени провел у могилы. А потом его, как это уже было однажды, призвал звук одинокой лагерной трубы, и он ушел, как и тогда, навстречу разлуке, на этот раз вечной.

Следующий месяц прошел в обучении новобранцев и стараниях влить в порученный ему маленький лагерь тот дух бодрости, который, казалось, навсегда покинул его самого. Время от времени в окруженный холмами лагерь, расположенный вблизи от великой битвы, приходили сообщения о жестоких боях и о дорогостоящих победах его старого дивизионного командира. Из Вашингтона пришел приказ ускорить боевую подготовку рекрутов, и у Бранта появилась слабая надежда снова попасть на поле боя. Но вслед за тем он получил предписание вернуться в столицу.

Он приехал, не питая ни надежд, ни опасений, душа его онемела от последнего испытания; ему казалось, что кто-то зло насмеялся над жертвой, которую он принес ради жены. Теперь больше не нужно было заботиться о ее безопасности, но он считал своим долгом хранить ее тайну, оберегая ее доброе имя, хотя раскрытие этой тайны помогло бы ему оправдаться.

Поэтому он не решался сообщить даже Сюзи о смерти своей жены, опасаясь, как бы та в своем легкомыслии и беспечности не поспешила использовать это известие в его интересах.

Его последнее назначение было удачным предлогом побудить Сюзи отказаться от попыток помогать ему. Он даже избегал дом Бумпойнтеров, считая это своим долгом по отношению к памяти покойной жены. Зато он не видел ничего предосудительного в том, что иногда доходил в своих одиноких прогулках до здания некоего иностранного посольства или загорался надеждой, завидев на проспекте экипаж с посольскими ливреями. В его сердце под влиянием письма миссис Фолкнер зародилась жажда сочувствия.

Тем временем он явился, как положено, в военное министерство за распоряжениями, впрочем, не слишком надеясь на эту формальность. К его удивлению, на следующий же день начальник отдела сообщил ему, что его прошение находится у президента.

— Я, кажется, не подавал прошения, — заметил Брант с некоторым высокомерием.

Начальник отдела взглянул на него с недоумением. Этот спокойный, терпеливый, сдержанный человек уже не первый раз ставил его в тупик.

— Может быть, правильнее сказать не «прошение», а «дело», генерал, — ответил он сухо. — Но личное вмешательство главы исполнительной власти страны представляется мне желательным при любых обстоятельствах.

— Я считаю, что, явившись сюда с докладом, я только выполнял приказ министерства, — сказал Брант спокойнее, но столь же твердо, — и полагаю, что не к лицу солдату оспаривать приказания. А «прошение» или «дело» имеет именно такой смысл.

Раньше ему и в голову не приходило так вести себя, но разочарования последнего месяца вместе с этим первым официальным признанием его опалы вновь пробудили в нем врожденное безрассудное, полупрезрительное упорство.