Хэммонд Иннес - Белый юг

Если бы не айсберг, нам бы ни за что не найти то место, где лежала туша морского леопарда, ибо к трем часам на белой равнине не осталось никаких следов. Айсберг рисовался черным силуэтом на фоне бледного круга солнца. Уже через час, уютно расположившись в палатке, мы коптили мясо леопарда.

Всю ночь страшно выл ветер. Сон мой был очень чуток: мучила боль и тревожило ощущение, будто движение льда становится все сильнее, а скрежет льдин все громче. Ближе к утру я, должно быть, забылся тяжелым сном, ибо проснулся от такого оглушительного треска, словно над ухом палили из винтовок.

Выглянув из палатки, в сером сумраке раннего утра я с ужасом увидел, что повсюду вместо заснеженной равнины тянулась черная поверхность воды, забитая ледяной кашей. Наша палатка плыла на ледовом плоту не более сорока футов в поперечнике, и мы находились посреди открывшегося разводья. Зубчатая кромка нашей льдины, славно составная часть картинки-загадки, точно соответствовала рисунку общего ледяного поля, от которого она откололась. Место, где стояли сани и лежала туша морского леопарда, стало темным пятном. Тяжело было видеть, как нас медленно уносило от всего этого. В палатке осталось лишь три-четыре фунта замороженного мяса. Но этого хватило бы ненадолго.

Льдина мягко покачивалась на волнах. Постепенно пришел сон — странное полузабытье.

Я внезапно проснулся от мягкого звука трения льда об лед и постукивания под льдиной. Я выглянул наружу, моля бога, чтобы нас прибило к той же стороне разводья, где были наши вещи.

Но судьба была против нас. От саней и туши морского леопарда нас отделяло около четверти мили воды. Нас прибило к большой и на вид довольно надежной льдине. Я разбудил остальных, и мы переправились на прочный лед, снова поставили палатку и приготовили еду. Я ломал голову, как бы нам перебраться через воду и вернуть мясо. Но сделать это было невозможно. Ветер изменил направление, и брешь между нами и нашим прежним лагерем увеличилась. В довершение всего у Кальстада начался бред, и он не мог двигаться, поэтому было решено остаться на месте, чтобы следующим утром добраться до туши морского леопарда. Я снова погрузился в тяжелое полузабытье.

В какой-то момент этого лишенного времени дня меня разбудил Кальстад. Он больше не бредил, но его трясло, словно бы лихорадило.

— Вы должны идти дальше, херр каптейн, — проговорил он слабым голосом.

Я покачал головой:

— Нет смысла.

— Другие… — прошептал он. — Я умру здесь… Вы должны оставить меня и идти дальше…

— Ты не умрешь, — сказал я. Но сам этому не верил.

Вечером, задыхаясь от едкого дыма, мы кое-как приготовили остатки мяса. Кальстад есть отказался.

Впервые за много дней я спал как убитый, без снов, без тревог. Скорее это походило на обморок, чем на сон, поскольку я был в полном оцепенении.

Когда я проснулся, было ясно и солнечно. До льдины, где осталась туша морского леопарда, тянулась по-прежнему четверть мили воды. К северу и западу пак, кажется, снова сомкнулся в сплошную массу. Вернувшись в палатку, я увидел, что Кальстад мертв.

Я разбудил остальных, и мы похоронили его в снегу. Для него борьба окончилась.

— Теперь пойдем дальше, йа? — спросил Ваксдаль. Глаза его были воспалены, а темная борода казалась иссиня-черной на прозрачном лице. И он и Келлер, оба страдали от изнеможения. И все же хотели идти вперед. Стойкости у них было побольше, чем у меня. Я же мечтал заползти в палатку и умереть, как умер Кальстад. Но идти было необходимо. Мы взяли с собой одну палатку, спальные мешки и винтовку. Все это нужно было тащить на себе. Перед тем как уйти, мы съели жир, на котором накануне вечером готовили последний кусок мяса. Я достал компас, заметил направление, и мы отправились.

Все мы очень ослабли. Лыжами решили пользоваться по очереди. Но вскоре пришлось их бросить, так как не было сил удерживать равновесие и слишком сказывалась лишняя нагрузка на ноги, когда нужно было переступать через битый лед. От съеденной пищи боли в животе были невыносимые. Дико болели обмороженные ноги. Келлер на глазах ослабевал, я же держался только потому, что поклялся не сдаваться, пока слабость не одолеет обоих норвежцев.

Продвигались мы ужасно медленно. Приходилось то и дело обходить участок открытой воды. К полудню мы сделали что-то около двух миль, но Келлер уже настолько ослаб, что нам пришлось его вести, поддерживая с двух сторон. Яркий свет впивался в глаза раскаленной иглой. Начиналась снежная слепота.

Этой ночью Келлер пожелал, чтобы его оставили. Он слишком ослаб, чтобы двигаться дальше, говорил он. Но оставлять его было нельзя: у нас была только одна палатка. Ваксдаль обозвал его трусом. Это подействовало, и Келлер пошел с нами дальше. В моем журнале есть запись, сделанная в то утро: «14-й день. Через несколько минут мы пойдем дальше. Но, кажется, это последний день нашего продвижения вперед. Завтра уже не будет сил. Там, на айсберге, сегодня должна кончиться вся еда. Да поможет им бог».

Из-за слабости мы этим утром прошли не больше мили. Глаза у меня так болели, что все расплывалось, когда я прокладывал курс по карте. Келлер едва брел, обняв нас руками за шеи.

Чуть за полдень мы занялись установкой палатки в последний раз. Вдруг Ваксдаль схватил меня за руку, указывая куда-то, в слепящую снежную даль.

— Пингвины, — прохрипел он.

Пингвины? Значит, еда! В ледовом мираже маячили какие-то черные пятна. Я поднял винтовку: она стала невероятно тяжелой. Ствол так и ходил из стороны в сторону. Я и секунды не мог удержать прицела. Тогда велел Ваксдалю стать на колени и положил винтовку ему на плечо.

Пингвины смешно размахивали крыльями над головой, и смутно, точно во сне, я слышал их крики.

И тут понял, что это не пингвины: ведь пингвины не машут над головой крыльями. Я уронил винтовку и двинулся вперед. Фигурки таяли, терялись в неудержимо колеблющемся мираже света. Из горла у меня вырывались хриплые каркающие звуки. Тут я споткнулся и упал навзничь. Снег был мягким. Мною овладевало удивительно сладкое состояние апатии. Я знал, что мне нужно подняться, но сил больше не было.

Я очнулся и почувствовал тепло и запах пищи. В мои растрескавшиеся губы была втиснута ложка. Я пытался проглотить горячую жидкость, но меня стошнило. Открыв глаза, увидел склонившегося надо мной капитана Эйде. Лицо его то приближалось, то удалялось, и я услышал странный звук — это был мой собственный голос. Мне было необходимо что-то сказать. Но что именно, не мог вспомнить и снова потерял сознание.

Мне сказали, что я проспал шестнадцать часов. Когда же, наконец, открыл глаза, то рядам с собой в палатке увидел Кирре, второго помощника капитана с «Южного Креста». В памяти вдруг всплыло все, что мне нужно было им сказать.