Медж Мванги - Тени в апельсиновой роще

София закричала. Курия сдавил ей горло, другой рукой зажал рот. Она укусила его ладонь. Он чертыхнулся и на миг выпустил Софию. Она открыла рот, чтобы снова закричать, позвать на помощь, но Курия что есть силы ударил ей кулаком в живот. София охнула, согнулась пополам, рухнула на пол, ударившись головой об острый край полки.

Курия потащил ее бесчувственное тело в закуток на кровать дяди Едока.

Тем временем его пьяные молодчики принялись громить лавку, стаскивали с полок ящики, разбрасывали товары, разбивали бутылки, высыпали содержимое мешков на пол, где лежал, распластавшись, дядя. Потом они, толкаясь, протиснулись в закуток и присоединились к Курии...

Бандиты ушли через час, оставив открытой дверь лавки.

Некоторое время спустя случайный прохожий вызвал полицию.

Кимати, пошатываясь, явился домой как раз в тот момент, когда санитары выносили все еще не пришедшую в себя Софию в машину «Скорой помощи».

Она умерла на следующий день, так и не придя в сознание.

Кимати все это время просидел у ее кровати, держа бесчувственную руку жены в своей ладони. Он провел возле нее почти целые сутки, тупо глядя на разнообразные трубки и приборы, подсоединенные к ее телу. В три часа пополудни дежуривший в палате врач тронул его за рукав.

— Мне очень жаль, — только и сказал доктор.

Смысл сказанного не сразу дошел до оцепеневшего сознания Кимати. Не желая верить своим ушам, он вскинул глаза. Врач кивнул.

Кимати впился глазами в Софию, погладил ее руку, поцеловал ладонь. Потом поднялся и, уже не глядя больше на покойную жену, не произнеся ни слова, вышел из больницы. Он доплелся до остановки на противоположной стороне улицы и сел в автобус, идущий к центру. Сошел на Коинанги-стрит и, не замечая никого вокруг себя, поспешил на Гроген-роуд.

Он влетел в лавку и с треском захлопнул входную дверь. Спотыкаясь об обломки, оставленные убийцами его жены и дяди, он добрался до закутка, где все еще витал запах сигарет, рвоты, крови и смерти. Затем поднялся на второй этаж, где всего двадцать четыре часа назад жила, смеялась, ждала его София...

Окна были зашторены, это София задвинула занавески до того, как явились убийцы. Казалось, с тех пор прошла вечность...

Кимати рухнул на кровать и долго лежал в темноте. Тут все еще пахло Софией, казалось, все еще звучит ее голос; стены, шкаф, сам воздух в комнате напоминали о ней.

Оцепенение, сковавшее Кимати, теперь прошло, он не мог выдавить из себя и слезинки. А хотел плакать, кричать. Но внутри у него было пусто, не осталось ничего, кроме неукротимой жажды мщения.

Город за окном казался неживым, ненастоящим. Долетавшие оттуда звуки будто исходили из иного мира, из иной эпохи. Гудели машины, слышался топот чьих-то спешащих ног — люди говорили, смеялись, жили.

В полиции ему сказали, что свидетелей преступления нет, не найдено отпечатков пальцев и нет подозреваемых. Врачи констатировали групповое изнасилование, сотрясение мозга, кровоизлияние. В голове у Кимати стучало: за что? За что?

Солнце село, зажглись уличные фонари, жизнь продолжалась, шла своим чередом.

Он поднялся с кровати, включил свет, разделся и надел свою старую егерскую форму: темно-зеленые штаны, мягкие парусиновые сапоги, теплую защитного цвета рубашку и куртку. Потом натянул на голову полотняную пилотку. Со дна гардероба он вытащил ящик со своими воинскими трофеями, раскрыл его и несколько минут разглядывал коллекцию охотничьих ножей, мачете-панга, дубинок, луков и стрел. В конце концов он остановил свой выбор на тяжелом охотничьем ноже для метания, дальнобойном луке племени акамбо с тетивой из высушенного сухожилия жирафа. Взял также колчан с отравленными стрелами.

София грустно поглядывала на него с фотографии на тумбочке. Он протянул руку, убрал фотографию в выдвижной ящик и запер его на ключ. Время проявлять осмотрительность и осторожность миновало. Он сунул охотничий нож за пояс, повесил на бок колчан наконечниками стрел вниз и снова надел куртку. Лук без тетивы выпрямился и походил на посох. Кимати погасил свет, запер лавку и вышел на Гроген-роуд. Глубоко вдохнув, он наполнил легкие привычным спертым воздухом города, который отныне вновь станет для него чужим.

Медленно побрел он по проулку в сторону Ривер-роуд. Сегодня была пятница. Он хорошо знал их маршрут. Сначала улица Тома Мбойи, затем переулки, прилегающие к ней, далее Ривер-роуд и Кикорок-роуд и, наконец, Гроген-роуд, где-то в половине одиннадцатого. Часы показывали восемь. Он шел вдоль менее освещенной восточной стороны Кикорок-роуд, пока не поравнялся с темным подъездом. Присев на порог, закурил сигарету.

Пропойцы, бродяги и мелкие жулики ковыляли мимо. Добропорядочные граждане не бывают в этом сомнительном районе в такой час. За то время, что Кимати ждал, не проехало ни одной машины.

В девять вечера в дальнем конце улицы засветились автомобильные фары. Машина остановилась, из нее выскочили трое мужчин и зашли в магазинчик. Они пробыли внутри несколько минут. Выйдя, с грохотом вломились в соседнюю лавку, потом еще в одну и так далее. Машина с включенными стояночными огнями ползла за ними вдоль кромки тротуара.

Кимати покуривал, не спуская глаз с приближающихся молодчиков. Они проявляли похвальную методичность. Если заведение было закрыто, звонили или стучали в дверь, дожидались того, за чем пришли, и двигались дальше. Их везде ждали и не держали у закрытых дверей, сразу впускали внутрь.

Они прошли на расстоянии двух метров от Кимати и постучали в очередную лавку в соседнем доме. Пока им открывали, Кимати согнул свой посох о колено, надел петлю тетивы на его конец и затянул узел. Сунув руку под куртку, осторожно достал стрелу, держа ее за оперенье.

Когда они пошли дальше и машина поползла за ними вдоль обочины, Кимати поднялся, не торопясь прицелился и выстрелил. Бандит, шедший посредине, вскрикнул, зашатался и упал на асфальт. Стрела торчала из спины между лопатками.

Кимати отступил назад, в тень, и снова примостился на пороге. Напуганные бандиты затащили своего умирающего дружка в машину, втиснулись в нее сами и помчались прочь.

Кимати долго еще сидел неподвижно, точно оцепенев, ждал, что они вернутся. Но они не приехали. В полночь он поднялся, снял тетиву с лука и, опираясь на него, как на посох, рассеянно пошел по тротуару назад, откуда пришел, — к Гроген-роуд.

Он провел ночь, свернувшись калачиком на кресле в гостиной, поглядывая сквозь щель в неплотно сдвинутых шторах на крыши соседних домов.

Стрела, которой он воспользовался, была отравлена смесью змеиного яда и настоя смертоносных корешков растения килифи.