Игорь Козлов - Искатель. 1982. Выпуск №6

— С-сука. Ты?.. — В едином прыжке он очутился около Парфенова, ухватил его за ворот. — Порешу, гада!

И в этот момент Николай сделал то, о чем долго потом вспоминал, удивляясь самому себе. Он головой ударил в озверевшее лицо Монгола и, когда тот отпустил его, закрывшись руками от второго удара, бросился в прихожую, крутанул ключ в замочной скважине и рывком открыл дверь.

«Крым» ошвартовался в Батумском порту, и капитан Воробьев, оставив в каюте двух оперативников и едва дождавшись, когда дадут трап, сошел на берег, чтобы встретиться с человеком, через которого должен был получить дальнейшие указания. Этот круизный рейс подходил к концу, и Воробьев уже не верил, что контактный зуммер, готовый сработать, как только отдадут болты «контрабандного» лючка в ходовой рубке, когда-нибудь сработает.

Когда на стоянке в Новороссийске Воробьеву передали донесение, в котором было сказано, чтобы он обратил особое внимание на директора ресторана Лисицкую, он едва не запрыгал от радости: значит, одесситы нашли и сумели раскопать что-то очень важное про Лисицкую, а главное — это донесение подтверждало то, что рассказали про нее Таня Быкова и киоскер Зина. Вроде бы все было ясно, однако Ирина Михайловна продолжала аккуратно нести свою службу на судне и вести настолько добропорядочный образ жизни, что в какой-то момент отчаявшийся Воробьев засомневался, не вышли ли они все на «пустышку».

«Но ведь существует же хозяин золота?! Кто?» Этот вопрос не давал Воробьеву спать.

«Допустим, в Одессе изъятию золота помешали чисто внешние обстоятельства, — размышлял он. — В рубке постоянно находились люди, и этот некто побоялся риска. Возможно такое? Вполне. Теперь дальше: при разработке дальнейшей операции они исходили из того, чтобы дать хозяину золота полнейшую свободу действия. Чтобы создать такую обстановку, на стоянках в портах вахтенные уходили подальше от рубки, и она оставалась без присмотра, чем, по логике, и должен был воспользоваться преступник. Почему же тогда он не воспользуется благоприятными условиями? Или, может, его ждут в каком-то порту и он должен непосредственно там изъять золото?»

Все это беспокоило, казалось непонятным, и Воробьев весь рейс с надеждой поглядывал на тонкую панель в переборке, за которой был аккуратно вмонтирован зуммер.

Приняв от невысокого черноусого парня в штатском очередное донесение и передав через него свой неутешительный рапорт, Воробьев поднялся на борт «Крыма» и был ошарашен услышанным. Оказывается, едва он сошел на батумскую землю, как сработал зуммер. Действуя по разработанной схеме, два других оперативника выскочили из каюты и побежали к трапу, который вел к ходовой рубке. И здесь, у самого трапа, они совершенно неожиданно наткнулись на первого помощника капитана, который без сознания лежал, уткнувшись лицом в лужу крови, а неподалеку от него валялся обломок трубы. Младший лейтенант Колюжный попытался оказать Федотову первую помощь, оттащил его в сторону, а Москвин бросился в рубку. Однако там никого не было, и он увидел, что «контрабандный» лючок вскрыт и золота в нем нет. Его хозяин, по-видимому, ушел через наружные двери.

— Что Федотов? — ругая себя на чем свет стоит за то, что именно в этот момент сошел на берег, спросил Воробьев.

— Да вроде бы пришел в себя. Колюжный ему повязку наложил и сейчас пленку проявляет.

— Хорошо, — Воробьев наконец-то собрался с мыслями. — Ты давай-ка сейчас ему помоги, а я к капитану. Надо сделать так, чтобы в ближайшие полчаса ни один человек не сошел с судна на берег.

Милицейский «газик» лихо притормозил около массивных металлических ворот. В дверях небольшой деревянной пристройки показалось безусое лицо часового, а вскоре вышел он сам — девятнадцатилетний, с автоматом за спиной и с погонами внутренних войск на плечах. Проверив документы у Гридуновой, он сказал ломающимся юношеским баском:

— Прямо и налево. Второй этаж. Вас ждут.

Нина Степановна прошла на территорию колонии, где до побега отбывал наказание Монгол, осмотрелась. Вместительный двор, за которым, отгороженные двойным рядом колючей проволоки, начинались производственные мастерские, был тщательно выметен. На длинных каменных бараках были прибиты транспаранты, призывающие искупить свою вину перед народом и выйти на свободу с чистой совестью. Было тихо. Рабочий день еще не закончился, и заключенные, выведенные с территории на работу, не тревожили застывшую тишину двора и бараков своим разноголосием.

Сегодня утром Нина Степановна сошла с поезда на маленьком полустанке, чтобы встретиться здесь, в колонии, с офицером-оперативником и начальником отряда, под началом которого жил и работал осужденный Валентин Приходько — Монгол.

…Старший лейтенант, начальник отряда № 3, достал из объемистого сейфа синюю папку, в которой хранилось дело Приходько, развязал, серые тесемки, положил перед Гридуновой стандартный бланк характеристики заключенного.

— Посмотрите вот это. Может, даст что. Я ее писал после первых шести месяцев пребывания здесь Приходько.

Нина Степановна кивнула согласно, быстро пробежала глазами ровные, убористые строчки: «Вспыльчив. С более сильным старается в ссоры не ввязываться… Дневные нормы выполняет на 100–110 процентов. В беседах полностью не раскрывается, но пытается вызвать к себе сочувствие… Иногда впадает в транс. В какое-то время бывает особенно резок с другими осужденными, пытается уйти в себя. Интересовался, что требуется для досрочного освобождения…»

Удивленно качая головой, Гридунова дочитала характеристику до конца, аккуратно положила ее на стол, задумалась, внимательно рассматривая приклеенную на картоне фотографию Монгола. Спросила:

— Матвей Павлович, вы хорошо помните Валентина Приходько во время его последних двух-трех месяцев пребывания в колонии? Я имею в виду до побега.

— Еще бы, — усмехнулся начальник отряда.

— А не могли бы вы объяснить, что произошло с ним? Почему вдруг из замкнутого, как вы пишете, но все-таки где-то раскаявшегося парня, который даже готов перевыполнять нормы, лишь бы досрочно освободиться, родился обозленный, жестокий рецидивист?

— Отчего же не объяснить, — тяжело вздохнул старший лейтенант. — По крайней мере, психологи этот парадокс объясняют следующим. Есть тип людей, особенно это относится к тридцатилетним и «неплохо погулявшим» до ареста, которые физически и морально не могут выносить неволи. Когда такой человек попадает, как говорят в народе, за решетку, он поначалу впадает в транс, начинает метаться в поисках выхода, работает как проклятый, рассчитывая на досрочное освобождение, а потом вдруг что-то ломается в нем. Он понимает, что восемь лет — это восемь лет, и становится вспыльчивым, озлобленным, зачастую начинает верховодить над какой-то группой заключенных и, будучи человеком изворотливым, хитрым и, если хотите, умным, начинает изыскивать другие способы досрочного освобождения.