Кальман Миксат - Призрак в Лубло

Женщина вздрогнула.

― Не знаю, не могу знать, ― отвечала она, ― Сейчас ни о чем меня не спрашивайте. Вдруг он все слышит?

И мертвый всадник будто и впрямь пошевелился. И лошадь сразу остановилась. А на самом деле, конечно, это просто веревки внизу ослабли, и тело мертвеца начало вдруг сползать набок. Ой, чуть было в грязь не свалилось.

Староста заново перевязал веревки, и они двинулись дальше.

― А что вы теперь собираетесь делать, Мария? Останетесь одна жить в своем опустевшем доме?

― Нет, уеду в свой родной город, в Варшаву.

― Есть там кто-нибудь, кто вас туда зовет?

― Нет, здесь есть, кто отсюда гонит.

― И такое ваше решение неизменно?

― Только смерть может его изменить. Останусь здесь всего на несколько дней после похорон, чтобы кое-как привести в порядок дела. У покойного много должников осталось.

― Но и долгов тоже предостаточно. Так на так выйдет. Может, лучше оставить все как есть да и уехать? И я бы с тобой уехал, Мария, коли позволишь.

Голос старосты, которому было уже за сорок, сделался таким нежным и дрожащим, словно принадлежал мальчишке безусому. Мария отвернулась.

― А мне какое до вас дело? Поступайте как знаете, ― отвечала она холодно.

― Да я-то уж знаю, как поступить. Завтра подам заявление о своей отставке. Богатства у меня достаточно. Хватит служить королю, послужу-ка я собственному сердцу. Что скажешь на это, красавица Касперекне[4]?

В ответ пани Касперек только вздохнула и запахнулась поглубже в шаль. Во дворах страшно выли собаки, когда они мимо проходили, а где-то возле церкви наводящим ужас голосом ухал сыч.

Возле дома Лузанских с чердака выскочила кошка и, карабкаясь по соломенной крыше, вдруг вытянулась и спрыгнула вниз на коня да и уселась на седле, рядом с покойником, сверкая в темноте огненными глазищами. Было в этом что-то страшное. И что понадобилось тут большой черной кошке? Пошла прочь, поганая!

Но кошка и не собиралась бежать прочь, а сидела себе на седле, пока они не приехали во двор к Касперекам. Белый рысак Палко остановился со своей печальной ношей перед террасой. Никто их там не ожидал, только большая белая пастушья собака да слуга.

― Ну ладно, давайте внесем мертвого в дом. Помогите, пан староста, а ты, Аннушка, беги вздуй свечку.

Пан Любомирский еще раз подхватил Касперека на руки и внес в дом, а там положил на большой обеденный стол. Тяжеленек был покойничек: едва отдышался Любомирский.

― Может, мне здесь остаться, пободрствовать рядом с тобой? ― шепотом проговорил староста, наклоняясь к вдовушке.

― Нет, нет. Боже упаси!

― Ах как хорошо могли бы мы побеседовать...

― В другой раз, позднее, когда-нибудь... После похорон.

И осталась бедная женщина одна со своим покойным мужем на всю ночь. Постелила смертный одр, нарядила Михая Касперека в самые красивые одежды ― в красные штаны, в синий доломан, на ноги ему надела желтые сапоги со шпорами, на голову ― красную шапку. Выглядел он теперь в свете горящих восковых свечей, будто спящий рыцарь-куруц.

Весь следующий день у пани Касперек прошел в приготовлениях к похоронам, но тут уж родные умершего помогали. Приехал Дёрдь Касперек из города Лёче, а к вечеру ― Эржебет Касперек, по мужу ― Маначине.

Похороны состоялись на третий день после кончины усопшего, первого марта. (Сдается, в тот год и февраль был дольше обычного.) Касперека, как знатного гражданина Лубло, положено было хоронить на кладбище святого Иоанна, возле церкви. И хоть народ возмущался, староста приказал звонить во все городские колокола. Ну, на сей раз колокола не упрямились, не как тот малый колокол. Больше того, к тому времени из присмиревшего ручья, много ниже по течению, выудили и носилки для гроба, так что похороны прошли в полном порядке и с положенной пышностью. Народу собралось много. Приехали из соседнего села Гнездо, да и лублойских собралось немало, молебен служили сразу два священника, и кантор читал над гробом красивые стихи.

А на кладбище, когда уже по крышке гроба застучали первые комья земли, поднялся вдруг сильный вихрь. Ну, тут уж нечему удивляться. И вообще все шло своим чередом. И лублойцы, выходя за кладбищенские ворота, успокаивали друг друга, приговаривали:

― Ну вот, закопали и еще одного плохого человека. Одним негодяем меньше.

Красавицу вдову за гробом вел под руку городской староста, он же провожал ее и назад до дома, потому как дорога была скользкой после утреннего морозца. Ну и что ж тут такого, если слабая надломленная травка-повилика цепляется за какой-нибудь крепкий стебель бурьяна?

Староста был весел и приветлив, всю дорогу назад шутил, болтал всякую всячину и даже рассмешил вдову Касперекне. Таковы уж женщины! А как шла улыбка к ее печальному лицу. Будто красная роза на белоснежном платье!

Дома, у калитки, староста напомнил вдовушке об ее обещании, которое она дала два дня тому назад.

― Разрешите мне в дом зайти, отогреться малость?

Погода стояла мерзкая, знобкая, у старосты и усы и борода обмерзли инеем. Пани Касперек заколебалась.

― Заслужил я этого, Мария, ― прошептал староста с придыханием. ― Видит бог, Мария, ― заслужил!

Мария кивнула: ладно, мол, заходи.

Они прошли через сенцы. Сердце у старосты громко забилось, и он не удержался, чтобы не обнять вдовушку озорно за талию. Так сказать, маленький задаток получить в счет будущего счастья.

― Ах, перестаньте, староста! Какой же вы великий глупец! Стукнула бы я вас по рукам, да у меня у самой руки окоченели, пошевелить ими не могу. Открывайте-ка лучше поскорее дверь!

Староста распахнул дверь в горницу и в тот же миг с возгласом ужаса отпрянул назад.

Изнутри пахнуло приятным теплом, стол был накрыт, а во главе застолья сидел раскрасневшийся Михай Касперек и с веселым видом, как ни в чем не бывало, отрезал ножом краюху от лежащего перед ним большого каравая.

Староста метнулся прочь, словно очумелый: через сенцы, за ворота. Бежал, не оглядываясь, до самого дома. А там забрался в постель и затрясся, не попадая зубом на зуб. Всю ночь бредил, сражался с грозными призраками, так что к полуночи к нему вызвали фельдшера, тот пустил бедняге кровь, но только к утру старосте немного полегчало.

А наутро, когда экономка поила его отваром из всяких целебных трав, ― с ложки, потому как снадобье было очень горячим, ― вдруг открывается дверь, и входит Михай Касперек.

― Пресвятая дева, святой Йожеф! ― вскричала испуганно экономка, выронив кружку с отваром из рук, и та ― вдребезги, на сотни кусочков.