Евгений Гуляковский - Искатель. 1990. Выпуск №4

За несколько стремительно промелькнувших дней он так и не сумел преодолеть странный стеклянный колпак, отделивший его от действительности. Это чувство еще больше усилила резкая смена декораций. Степан попал в другой век, в иную культуру, глазу нелегко было отыскать во всей этой пестроте хоть что-нибудь знакомое. Даже здания здесь не походили на те, к которым он привык. Слишком острые изломанные формы крыш, разноцветные мозаичные панно на фронтонах, соседствующие с пестрыми рекламными вывесками вездесущих американских компаний, как бы напоминали о том, что в этом мире не так уж давно смешалось вместе несколько разноликих цивилизаций.

Две недели экспедиция провела в Веракрусе. Готовили снаряжение, нанимали вьючных животных, искали опытных проводников, предстоял нелегкий путь в глубь центральной мексиканской пустыни. Работы хватало на всех, и, поскольку должность младшего научного сотрудника не определяла какого-то конкретного участка, Степана использовали повсюду. Он то оформлял документацию, то проверял прибывающее снаряжение, то упаковывал вьючные ящики, то вместе с переводчиками закупал продовольствие и медикаменты. И все это время в нем подспудно накапливалось ожидание, росла тревога, хотя раньше, на корабле, ему казалось, что это уже невозможно.

Его беспокоило, что Сугробов до сих пор никак не проявлял себя. Свое тревожное ожидание Степан невольно переносил на окружающих и даже на сам город. Ему казалось: на его улицах, в пестрой сутолоке площадей, в разноголосице базаров затаилась неведомая опасность.

Лишь после того, как последние окраинные домишки Веракруса скрылись из глаз, Степан несколько успокоился. Но именно здесь, на окраине, произошло одно странное событие, натолкнувшее Степана па целую цепь новых невеселых размышлений.

Скрипучая арба неожиданно вынырнула из бокового переулка, и, чтобы пропустить се, идущий впереди экспедиционного каравана погонщик придержал тяжело навьюченных мулов. Арба ползла медленно, и издали показалось, что она нагружена вязанками белого хвороста. Только когда повозка приблизилась, Степан разглядел в ней огромный человеческий скелет. Лишь после того, как прошло первое потрясение, Степан увидел, что шейные позвонки скелета увенчивает искусно вылепленная из папье-маше маска хохочущей смерти — это была всего лишь огромная кукла.

— Что это? Зачем это сделано? — впервые за всю дорогу он обратился к переводчику, надменному и презрительному идальго, в чьей крови оказалась большая доза крови испанских конкистадоров.

— Всего лишь смерть, — непонятно пояснил тот, — в городе готовится карнавал, праздник мертвых.

— Праздник смерти?

— Ну, если хотите. У нас смерть не считается чем-то ужасным, как привыкли думать вы, европейцы. Это всего лишь переход между двумя разными мирами. Смерть, жизнь, — переводчик достал из кармана серебряную монетку, подкинул ее и ловко поймал, — всего лишь две стороны одного и того же, как стороны этой монеты.

— Это я понимаю, могу понять, но праздновать смерть…

— Поминовение умерших отмечается всеми народами. У нас этот ритуал приобретает особое значение. Он всегда заканчивается карнавалом, дети объедаются сладостями. Живые радуются тому, что они еще живут, а мертвые — тому, что они уже умерли.

«Странная философия», — подумал Степан.

Караван давно покинул пределы города, пейзаж постепенно стал изменяться, становясь все более безжизненным. Морские влажные ветры, запутавшись в вершинах плоских прибрежных возвышенностей, сюда уже не долетали, и характер растительности резко изменился: исчезли лиственные кустарники, среди проплешин песка появились первые кактусы.

Измученный непривычной жарой. Степан то и дело вспоминал повозку, везущую карнавальный образ смерти. Здесь, в пустыне, им уже не казался ему декорацией. Среди холмов часто встречались кости погибших животных, казалось, самый воздух пропитался отвратительным сладковатым запахом гниения.

До самого вечера Степан так и не смог отделаться от неприятного воспоминания. Маска хохочущей смерти стояла у него перед глазами весь день.

Раскаленное красноватое солнце наконец приблизилось к горизонту, караван остановился на ночлег. Рабочие стали разбилась лагерь, натягивать палатки, разносить пищу усталым животным. Экспедиции предстояло еще целую неделю двигаться в глубь пустыни для того, чтобы приблизиться к раскопу ацтекского города.

В этот вечер Степан впервые пожалел о том, что расстался с домом. Чужая страна казалась ему теперь слишком жестокой, а трудности пути, поджидавшие их впереди, почти непреодолимыми. Проклиная собственную глупость, жару и песок, он стал натягивать палатку. А тут еще солоноватая вода в его фляге кончилась, и пришлось идти за новой в самый центр лагеря. У больших складских палаток, где стояла бочка с питьевой водой, он наткнулся на Сугробова.

— Я как раз собирался тебя искать. Завтра утром постарайся не уезжать с первым караваном. Я что-нибудь придумаю, скажу, что ты должен помочь мне в погрузке.

— Это еще зачем? — не слишком приветливо осведомился Степан.

— Откуда я знаю, зачем. Так велено.

— Кем велено?

А ты не знаешь? — Сугробов мрачно усмехнулся и отошел, не желая продолжать разговор. Надежды Степана, что его хотя бы здесь оставят в покое, не оправдались. Скорее всего именно теперь ему предстояло рассчитаться по одному из тайных пунктов договора. По крайней мере с ожиданием и неопределенностью будет покончено, наступала пора действовать.

Ночь, которую он почувствовал в день приезда как бы за чертой города, теперь настигла его. Она была рядом, вокруг, стояла между кустов опунций, протянувших к нему из темноты свои усыпанные колючками ладони. Степан глотнул из только что наполненной фляги горькую, как хина, воду. Впервые он задумался о тех, кто подсунул ему договор, а теперь пытался управлять его жизнью из-за угла, чужими руками, определенно, как о врагах. Может быть, стоило рассказать обо всем руководителю экспедиции Силецкому? Вряд ли кто-нибудь отнесется к этому серьезно. А Сугробов попросту откажется от своих слов.

Ночь в этой стране набрасывалась из-за угла неожиданно, сразу, как живое враждебное существо. Только что вокруг царили сумерки, и вот уж вместо них сплошная тьма. Даже свою белую палатку Степан отыскал с трудом.

Цветы кактусов, ждавшие этой минуты весь долгий, переполненный жарой день, теперь развернули в темноте свои лепестки, и в палатку Степана поплыл одурманивающий аромат.

Степан задернул полог палатки и, хоть он казался не слишком надежной защитой от притаившейся у порога ночи, все же, застегнув его, почувствовал себя несколько уверенней.