Лето на чужой планете (СИ) - Михеев Александр

Загрохотал гром, да так сильно, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Оглохнув, я застыл посреди дороги и видел, как искалеченный ствол неохотно занялся дымным красным огнём.

Пламя бросало на дорогу неровные отсветы. Струи дождя нещадно колотили по спине. В лужах мгновенно набухали и лопались гигантские пузыри. Молнии лупили без перерыва, а громыхание в небесах слилось в сплошной нескончаемый рёв.

Прошла вечность, и дождь постепенно утих. Он уже не хлестал холодными злыми щупальцами, а сыпал мягко и монотонно. Гроза ушла и теперь громыхала где-то далеко за горизонтом. Там освещали небо бледные всполохи, а ворчание грома доносилось еле слышно.

Кое-как дотащившись до дома, я толкнул мокрую калитку. Она противно заскрипела. Я собирался её смазать сегодня, да не успел.

В столовой горел тусклый свет, остальные окна были тёмными. «Наверное, мама ещё не легла» — подумал я. — «Как всегда, штопает бельё и ждёт меня».

Стуча зубами от холода, я осторожно пролез в дом. Главное — не попасться на глаза папаше. Эх, шмыгнуть бы сейчас на сеновал, да затаиться там до утра! Но на мне сухой нитки не было, а спать в мокрой одежде — последнее дело.

Может, удастся спереть кусок мешковины, чтобы завернуться? В кладовой лежал отрез, из которого мать шила мешки для кукурузы. Надо найти его, иначе точно замёрзну.

Дверь, ведущая в кухню, открылась. Я замер в темноте, стараясь не дышать. На пороге стоял папаша.

— Ал, это ты? — спросил он. — Пойдём в дом, переоденешься.

Утром я с мрачным видом стоял возле овина, придерживая высокую лестницу здоровой правой рукой. Левая была накрепко забинтована. Чёртовы Брэндоны умудрились сломать мне запястье. Так сказал доктор Ханс.

Когда вечером, вымокнув до нитки, я вернулся домой, папаша принялся было привычно нудить. Но мама разглядела моё исцарапанное лицо, синяки под глазами и распухшую руку. Не прошло и пяти минут, как отец вприпрыжку бежал за доктором. Он, конечно, глава семьи и всё такое, но иногда маму лучше не злить.

Через полчаса отец вернулся и привёл заспанного врача. Доктор Ханс осмотрел мою руку, наложил на запястье тугую повязку и велел показаться ему через два дня. Затем выпил рюмку папашиной настойки и растворился в мокрой темноте.

Папаша тоже выпил рюмку настойки и собрался идти спать. Но тут явилось семейство Брэндонов в полном составе. Они вымокли, как мышехвосты в голом поле, и сразу стали скандалить и требовать книгу. Стип нарочито шмыгал распухшим носом, а Илия показывал ожоги на спине.

Отец схватился было за ремень, но его остановила мама. Она сказала, что негоже наказывать сына, не выслушав его. Вот тут-то я и выступил!

Я твердил, что не хотел ничего плохого. Мол, все учатся. И я тоже хочу учиться. И вообще, отец сам виноват, что не смог договориться насчёт меня с Интеном. А книгу я обязательно верну. Вот только отыщу её в поле и верну!

Я старался говорить, как можно жалобнее и всё время держал на виду покалеченную руку.

Папаша плюнул и сказал, что непременно выдерет меня, если я ещё раз попробую вытворить что-нибудь подобное. А потом махнул рукой и снова достал бутылку. Налил отцу Брэндонов, ну и себе заодно.

Брэндон сразу повеселел и успокоился. Даже потрепал меня по голове и подивился — как это я не испугался его «троих оболтусов»? Явно напрашивался ещё на рюмочку.

Конечно, папаша не мог ему отказать. А наутро затеял чинить протекающую крышу овина и взял меня в помощники. Грегора он с утра пораньше отправил вместо меня на виноградник собирать улиток.

И вот я стою возле овина, придерживая лестницу, слушаю стук молотка и ругань папаши и думаю, как бы мне сбежать.

Я решил попробовать. Задрал голову и заныл, как можно жалобнее:

— Па, ты там долго ещё? Мне же надо идти искать книгу!

Стук внезапно прекратился. Послышались проклятия, и что-то тяжёлое загрохотало по крыше. Я едва успел отскочить в сторону.

Сверху упал молоток. Шмякнувшись на землю, он подпрыгнул и отлетел в куст садовой беленики. Затем с крыши свесилось перекошенное и покрасневшее от натуги лицо папаши.

— Вчера не набегался? Никуда ты не пойдёшь, даже не мечтай! А книгу твою я сам найду и сожгу, как только закончу с крышей! Подай молоток и принеси ещё гвоздей!

Конечно, я разозлился. Нет, вы слышали — книгу он сожжёт! Ты сначала попробуй, найди её.

Я пошарил в кустах, отыскал молоток и попытался влезть с ним на лестницу. Получалось плохо — я же не акробат. Взять молоток в забинтованную руку я не мог, держаться ей за ступеньки — тоже.

Под недовольное шипение отца я пошёл в сарай за верёвкой. Один конец верёвки, примерившись, закинул на крышу. К другому концу кое-как привязал молоток. Папаша, чертыхаясь, втащил его наверх.

Не только отец был виноват в моём плохом настроении. Ночной ливень безнадёжно испортил книгу. Даром я заворачивал её в рубаху — она всё равно намокла. Теперь слипшиеся страницы топорщились в разные стороны и покрылись жёлтыми пятнами. Хорошо, что книга была сшита, а не склеена — иначе она точно развалилась бы.

Сушить книгу у печки я побоялся. Не приведи Создатель, попадётся отцу под горячую руку. Швырнёт в огонь, не задумываясь. Поэтому я спрятал книгу под своей кроватью, надеясь, что до вечера она высохнет.

Так или иначе, а надо снова идти в школу. Пусть хоть весь мир перевернётся вверх тормашками, но я добуду новую книгу!

— Ал, ты оглох, что ли? Где гвозди?

Судя по громкости, папаша орал не в первый раз. Хотя кто его разберёт, с его-то характером.

— Сейчас принесу!

Я тяжело вздохнул и пошёл в сарай за гвоздями.

Гвозди лежали в круглой жестяной банке. Обвязать банку я не мог, как ни старался — верёвка всё время соскальзывала с гладких боков. Бился, пока не сообразил взять в сарае ведро и пересыпать гвозди в него. А когда отец стал поднимать ведро наверх, оно зацепилось за край крыши, и все гвозди высыпались. Пришлось собирать их и всё начинать сначала.

— Ал! Притащи ещё досок из столярки! И пошевеливайся, что ты еле ползаешь! Я не собираюсь до вечера сидеть на чёртовой крыше!

Доски были длинные и тяжёлые. Они волочились по земле и норовили рассыпаться. Я попытался прижать их сильнее и больно прищемил кожу. Да что же за день сегодня такой? Рука ноет, книга испорчена. И папаша сверху орёт, словно голодная ворона.

— Ал! Принеси воды, да поживее! В горле пересохло.

И тут у меня в голове мелькнула счастливая мысль. Я отцепился от лестницы и поковылял в дом.

Мама возилась у печи — стряпала обед. Я налил в большую кружку колодезной воды из питьевого ведра.

— Ма, — просительно сказал я.

— Чего тебе? — ласково спросила она.

— У нас пирожков не осталось?

— Проголодался? — засмеялась она. — Погоди, сейчас. А может, супу поешь?

Я помотал головой.

— Это не мне. Отец просил принести.

Мама сурово поджала губы.

— Скажи ему, что скоро обед будет. Нечего аппетит перебивать.

— Ма, он говорит, что не слезет, пока крышу не доделает. И ругается. Дай пирожка, пожалуйста!

Мать покачала головой, но сунула мне в руку два пирожка с мясом.

— Держи, отнеси ему!

Я быстренько забежал в сарай. Там, в дальнем углу за старым бочонком папаша прятал заначку — несколько бутылок своей секретной настойки. Я нашарил одну. Поставил её в ведро, рядом пристроил кружку с водой и положил пирожки. Привязал ведро к верёвке и подёргал.

— Па, тут мама тебе пирожков передала, и кое-что ещё! Тяни, только осторожно, а то прольётся!

Отец вытянул ведро наверх, удивлённо хмыкнул, но промолчал. Для верности я выждал минут десять, а потом тихонько опустил лестницу и уложил её в траву вдоль задней стены овина.

Сделав несколько шагов в сторону, я прислушался. Со стороны овина не доносилось ни единого звука. Понятное дело, скоро папаша догадается, что я сбежал. Но он же не дурак, чтобы подымать шум, пока бутылка не кончилась. Молоток с гвоздями у него есть, выпивка тоже. Так что он может и работу закончить, и отдохнуть в своё удовольствие.