Джон Стейнбек - Золотая чаша

— У меня была моя музыка, — сказала она. — Если горе становилось слишком тяжким, я находила утешение в музыке.

— Но теперь, Элизабет, вам и она не понадобится. Когда я отправлюсь в Англию, вы поедете со мной. И всегда будете жить в довольстве и безопасности под моей защитой.

Она отпрянула от него. — Но о чем вы говорите? Что вы мне предлагаете? — вскричала она. — Ведь это же, кажется, грех, или нарушение закона… когда женятся двоюродные братья и сестры?

— Женятся?

— О! — Она залилась краской, и вновь ее глаза засверкали быстрыми слезами. — О, мне так стыдно! Вы говорили не о том, чтобы пожениться? Мне так стыдно! — Было больно смотреть, как она расстроилась.

«Но в конце — то концов, почему бы и нет? — подумал Генри. — Она миловидна. О ее происхождении мне известно все, а кроме того — в ней воплощена та надежность, та тихая безопасность, за которые я теперь ратую. Если она станет моей женой, ничего выходящего из ряда вон я уже никогда не совершу. А я теперь как будто только тихой безопасности и хочу. К тому же, — завершил он свою мысль, — я просто не могу позволить, чтобы она так страдала».

— Ну, конечно, я говорил о том, чтобы нам пожениться. Как по — вашему, о чем еще мог я говорить? Просто я неуклюж, груб. Я испугал вас, обидел. Но, милая Элизабет, в этом нет ни нарушения закона, ни греха. Двоюродные братья и сестры очень часто вступают в брак между собой. Мы знаем друг о друге все, мы принадлежим к одной семье. Вы должны выйти за меня замуж, Элизабет. Право же, я вас люблю, Элизабет.

— Ах! — пролепетала она. — А — ах! Я и подумать не в силах… То есть мне… мне дурно. То есть у меня голова закружилась. Вы так порывисты в своих поступках. Генри, так неожиданны. Ах, позвольте мне уйти. Я должна поговорить с леди Моддифорд. Она посоветует, что мне ответить.

Король Англии Карл Второй сидел с Джоном Ивлином в уютной библиотеке. В камине весело трещали поленья, и отблески пламени озаряли корешки книг по стенам. На столике перед собеседниками стояли бутылки и рюмки.

— Нынче я возвел его в рыцари, — говорил король. За две тысячи фунтов он получил прощение и рыцарский сан.

— Что же, две тысячи фунтов… — пробормотал Джон Ивлин. — Кое — какие придворные поставщики весьма порадуются его рыцарству.

— Не в том дело, Джон. Я мог бы получить и двадцать. Из Панамы он увез добрый миллион.

— Ну, что же, две тысячи фунтов…

— Я приказал ему явиться сюда вечером, — сказал король. — От этих моряков и пиратов можно услышать пару другую забавных историй. Но тебя он разочарует. Совсем неотесан, если тут подходит это слово. Впечатление, словно от какой — то бесформенной груды. А ходит он так, будто толкает вперед невидимую клетку, в которой заперт.

— Вы могли бы наградить его титулом, — посоветовал Джон Ивлин. — Как — то жаль упустить миллион, даже не попытавшись прибрать его к рукам.

Доложили о сэре Генри Моргане.

— Входите, сударь, входите! — Король тут же распорядился, чтобы ему дали рюмку вина. Генри испуганно посмотрел на нее и выпил залпом.

— Отлично вы разделались с Панамой, — заметил король. — Лучше было сжечь ее теперь, а не после. Ведь после мы бы ее все равно, так или иначе, но сожгли.

— Я как раз это и подумал, когда взял в руки горящий факел, государь. Свиньи — испанцы хотят заполонить весь свет.

— Знаете, капитан, в свое время пиратство… ах, нет, флибустьерство, будем деликатны, было очень полезно для нас и очень вредно для Испании. Но оно превращается в досадную помеху. Чуть ли не все свое время я трачу на приношение извинений испанскому послу. Я намерен сделать вас вице — губернатором Ямайки.

— Государь!

— Обойдемся без изъявлений благодарности. Я поступаю в соответствии с известной поговоркой. Пиратству надо положить конец немедленно. Эти люди слишком долго играли в мелкие войны.

— Но, государь, я сам был флибустьером! Вы хотите, чтобы я вешал моих товарищей?

— Вот именно, сударь. Кто способен выслеживать их лучше вас, кому известны все их тайные убежища?

— Государь, они сражались бок о бок со мной. — О — о! Совесть? А я слышал, что вы распоряжаетесь своей совестью, как вам заблагорассудится.

— Не совесть, государь, а жалость.

— Жалость — чувство неуместное в служителе закона или в разбойнике. Человек поступает так, как ему выгодно. Вы сами делом доказали две эти предпосылки. Посмотрим, как вы справитесь с третьей! — ядовито добавил король.

— Не знаю, смогу ли я…

— Раз не знаете, то сможете, — вставил Джон Ивлин.

— Так пейте же! — сказал король совсем другим тоном. — Немножечко веселья нам не помешает, а потом, возможно, и забористая песня. Расскажите нам какую — нибудь историю, капитан, и не забывайте при этом пить. Вино добавляет заглавные буквы и многоточия к хорошей истории, истинной истории.

— Рассказать вам что — нибудь, государь?

— Ну да. Что — нибудь о колониальных красотках, о какой — нибудь маленькой идиллии среди пиратских дел. — Он знаком приказал слуге следить, чтобы рюмка Генри не пустовала. — Я что — то слышал о некой женщине в Панаме. Расскажите о ней.

Генри осушил рюмку. Лицо его все больше краснело.

— Да, про нее можно рассказать, — сказал он. — Она была смазлива, а к тому же наследница огромного состояния. Признаюсь, мне она понравилась. Ей предстояло унаследовать серебряные рудники. Ее муж предложил за нее выкуп в сто тысяч дублонов. Ему хотелось заполучить рудники. Таков был вопрос, государь, и не берусь судить, многие ли мужчины стояли перед подобным выбором! Взять женщину или взять сто тысяч?

Король наклонился вперед.

— Так что же выбрали вы? Скорей скажите.

— Я на некоторое время задержался в Панаме, — ответил Генри. — Как вы поступили бы на моем месте, ваше величество? Я получил и то и другое. А может быть, и больше. Как знать, не унаследует ли эти рудники когда — нибудь мой сын?

— Я бы так и поступил! — воскликнул король. — Вы совершенно правы. Именно так я и поступил бы. Это было умно, сударь. Выпьем, капитан, за предусмотрительность. Как вижу, ваши воинские таланты не ограничиваются только войной. Говорят, вы не потерпели ни единого поражения в бою. Но скажите, не приходилось ли вам терпеть поражение в любви? Это великолепно, это большая редкость, если мужчина признает, что кто — то взял над ним верх в любви. Такое признание ведь идет вразрез со всеми мужскими инстинктами. Еще рюмочку, сударь, и расскажите нам о вашем поражении.

— Не от женщины, государь… Но однажды мне нанесла поражение Смерть. Есть вещи, которые так обжигают душу, что боль не оставляет нас всю жизнь. Вы просили рассказать вам истинную историю. Ваше здоровье, государь! Родился я в Уэльсе среди гор. Мой отец был джентльмен. Однажды летом, когда я был еще отроком, к нам в горы приехала маленькая французская принцесса подышать целительным воздухом. Свита при ней была небольшая, и ей удалось обрести некоторую свободу, потому что отличалась она живостью нрава, своеволием и умом. Как — то утром я увидел ее, когда она купалась в реке совсем одна. Обнаженная, не знающая стыда. Через час — такая уж жаркая кровь струится в жилах ее соотечественниц! — она покоилась в моих объятиях. Государь, никакие мои странствования, никакие красавицы, никакие взятые мной города не дарили мне той радости, какой были напоены дни того счастливого лета. Когда ей удавалось незаметно убежать, мы играли в горах точно юные боги. Но этого нам было мало. Мы хотели пожениться. Она задумала отказаться от своего высокого положения и бежать со мной в Америку… А потом настала осень. И однажды она сказала: «Меня вот — вот увезут, но я не поеду». На другой день она не пришла. Ночью я прокрался к ее окну, и она бросила мне записку: «Я заперта здесь. Меня высекли». Я вернулся домой: что мне оставалось делать? Я не мог сразиться с ними, с дюжими солдатами, которые ее охраняли. Глубокой ночью раздался стук в дверь и крики: «Где найти доктора? Маленькая принцесса отравилась!»