Александр Соколовский - Дом на улице Овражной

Так молча стояли мы четверо над распахнутым сундуком, а звезды все ярче и ярче вспыхивали и искрились в чердачном окошке.

…Через неделю, ко вторнику, когда должен был собраться в Доме пионеров исторический кружок, наш доклад был готов. И альбом мы тоже закончили.

Утром во вторник, едва мы с Женькой вошли в класс, нас обступили ребята.

— Вострецов! Кулагин! Расскажите, как вы Ольгу Русакову искали! Как сундук нашли! Про все расскажите!..

Женька сердито посмотрел на Лешку Веревкина. Я тоже догадался, что это Лешка успел уже растрезвонить по всему классу о нашей находке. Конечно, Женька сердился на Веревкина не за то, что он рассказал про наши похождения. Просто он не любил болтунов. А Лешке, прежде чем звонить на весь свет, надо было хотя бы спросить, согласны мы или нет, чтобы о наших поисках знали другие.

Сквозь толпу, окружившую нас, протиснулся Костя Веселовский.

— Вострецов, — сказал он. — Совет отряда постановил, чтобы вы все рассказали на сборе. Мы специальный сбор устроим. Расскажете?

— Ладно, — кивнул Женька. — А сейчас уже некогда. Урок скоро начнется.

Наш доклад в Доме пионеров был назначен на семь часов. Но мы вышли из дома в половине пятого. Накануне Женька получил от Ивана Николаевича открытку. В ней было написано:

«Дорогие Женя и Сережа! Я только что вернулся из командировки и уже все знаю. Свой доклад будете делать во вторник, в 7 часов. Но я прошу вас прийти в Дом пионеров к пяти. Хочу услышать подробно, как вам удалось разыскать дом, где жила Ольга Ивановна Русакова. Жду. С приветом И. Самарский».

В том, что Иван Николаевич уже все знает, не было ничего удивительного. Ведь сундук из дома Русаковых на другое же утро перевезли в архив. Мы с Женькой сами видели, как его осторожно переносили в кузов грузовика, который специально для этого приехал на Овражную. Но откуда известно отчество Ольги Русаковой? Должно быть, работникам архива удалось отыскать его в каком-нибудь письме.

Мы шли на Овражную, обсуждая все эти дела.

— А все-таки, Серега, не все мы еще узнали, — сказал Женька.

— Конечно, не все, — согласился я. — Куда она после суда девалась — раз; где воевала на фронте — два; почему тот красноармеец ее учительницей назвал — три… Если, конечно, там, в амбаре, была она, а не другая какая-нибудь Ольга. А если она, то куда же она потом исчезла?

— Да, хорошо бы узнать!

— Ну, Женька, как же мы узнаем, сам подумай? Если бы Альберт Владимирович не умер, можно было бы ему карточку показать. Уж он-то сразу бы узнал. А теперь…

Иван Николаевич ждал нас в комнате занятий исторического кружка.

— А, исследователи! — приветливо встретил он нас. — Ну, здравствуйте, здравствуйте. Видите, вот и сделали вы открытие. Да еще какое! Ну, садитесь и рассказывайте. Только все, как было, по порядку.

Говорили мы с Женькой по очереди, так же как и в гостинице у Коростелева. Но на этот раз мы рассказали все: и как искали Ольгу, и как дрались на Овражной с Васькиными ребятами, и как поссорились, а потом опять помирились. Рассказали мы о том, что напрасно все время называли Ольгу Русакову учительницей, потому что Виктор Захарович уверен, что учительницей она никогда не работала. Однако Иван Николаевич как будто пропустил это мимо ушей, словно ему давно уже было все известно. Он только сказал, весело поблескивая очками:

— Да, немало пришлось вам вынести. Но зато пострадали вы недаром. Надеюсь, не жалеете, что затеяли эти поиски?

— Что вы! — с жаром воскликнул Женька. — Если еще надо будет искать, вы нам опять поручите! Мы хоть весь город обойдем!

Я хотел было добавить, что, если понадобится, мы можем обойти и весь земной шар, но подумал, что Иван Николаевич, пожалуй, мне не поверит.

— А что с ней потом стало, с Ольгой Русаковой? — помолчав немного, спросил Женька. — Потом, после суда? Мы не знаем.

— Работники архива уже разобрались в письмах и документах, которые лежали в сундуке, — ответил Иван Николаевич. — Ольга Русакова была за революционную деятельность приговорена к пятнадцати годам каторжных работ в июле 1907 года. Но с каторги ей помогли бежать. Она уехала за границу, в Швейцарию. А в феврале 1917 года вернулась в Россию. Большевики тогда готовились к решительным боям. Центральный Комитет партии направил Ольгу Ивановну в Нижний Новгород. Вы, конечно, знаете — так раньше назывался город Горький. Там она вела большую работу на заводах и фабриках, в железнодорожных мастерских, среди солдат. Как и большинство партийных руководителей, она находилась на нелегальном положении. А семья ее — мать и маленький сын — жили тут, в нашем городе, на Овражной улице. Когда в Нижнем большевики взяли в свои руки власть, партия поручила Ольге Ивановне большое дело — наладить работу школ, чтобы ребята могли учиться. Хлопотная это была штука. Учебники старые, негодные, преподаватели гимназий работать отказываются. Да они все равно не сумели бы учить ребят по-новому, так, как хотела их учить революция. Вот и приходилось Ольге Ивановне организовывать, искать, уговаривать, приказывать… Она даже сама некоторое время вела уроки в нескольких школах в Нижнем Новгороде. Помните, в дневнике у Альберта Вержинского говорится, как один из красноармейцев, что вместе с ней в плен к колчаковцам попали, назвал ее учительницей. Она действительно была учительницей. Только совсем недолго.

Мы с Женькой переглянулись. Так вот оно что! Значит, учительницей Ольга Русакова была уже после революции. А мы-то думали, что раньше. Ясно, почему Виктор Захарович Коростелев и Леонид Александрович Вольский не могли знать «учительницы» Ольги!..

— В марте 1918 года, — продолжал Иван Николаевич, — на Советскую республику со всех сторон напали враги: белогвардейцы, иностранные интервенты, всякие атаманы и бандиты… В августе восемнадцатого года Ольга Ивановна уехала на фронт. Проездом она побывала здесь, в своем родном городе. Но, к сожалению, ее последнее письмо помечено четырнадцатым августа 1918 года.

Я вспомнил то письмо, которое мы прочитали на чердаке. Под ним стояло это число: 14 августа. Значит, оно и было последней вестью от Ольги Русаковой с фронта!..

— А что с нею дальше было, неизвестно, — сказал Иван Николаевич. — Только по дневнику Альберта Вержинского можно судить, что воевала она в районе Бугульмы и попала в плен к колчаковцам.

— Эх! — Женька с досадой стукнул себя кулаком по коленке. — Жалко, что больше ничего о ней узнать не смогли!

— Да вы не очень огорчайтесь, — ободрил нас Иван Николаевич. — Теперь всё узнаем. Раз удалось установить ее фамилию, то во всем остальном уже разберутся. В Москве есть архив Красной Армии. Сделают запрос и выяснят. Я уверен: не пройдет и месяца, как мы все будем знать.