Глеб Голубев - Искатель. 1971. Выпуск №5

— Ведь вы как будто не терпите алкоголя? — бестактно спросила Лида.

— Это правда, — кивнул я. — Но мой приятель официант сказал как-то, что хорошо воспитанные люди всегда пили и пьют кофе с коньяком или запивают коньяк кофе.

— У меня и в мыслях не было, что вы такой сноб, — проговорила Лида разочарованно.

— Я тоже очень удивился, когда открыл в себе это качество.

— Не портьте хорошего впечатления о вас, — заметила художница, улыбаясь. — А знаете, я почти вижу картину, о которой я вам рассказывала. Назову ее «Допрос».

— В журналах я видел много таких картин, — деликатно заметил я. — Правда, из старой жизни.

— Да, — живо подтвердила Лида. — Героев-рабочих допрашивают полицейские или гестаповцы. И никто не догадался написать картину, когда допрашивает положительный герой, а перед ним сидит настоящий преступник, когда движущей силой является не насилие и инквизиция, а моральное превосходство нового над старым…

К счастью, именно в эту минуту официантка принесла кофе и коньяк. Я предложил Лиде сигарету. Поколебавшись, она неумело закурила. Закурил и я.

— Интересно, — пробормотал я, отпив глоток коньяка, — хотя, откровенно говоря, я не очень хорошо представляю себе вашу картину.

— А я вижу ее так, словно она уже написана. Новый человек похож на вас, а бывший — на Медарова. Вы поднялись, задавая решающий вопрос, а он сидит согнувшись на стуле, раздавленный вашим моральным превосходством…

— Такие люди редко признают себя виновными… — заметил я.

— Ничего, — ответила Лида. — Важно, что он разоблачен, обезоружен, раздавлен.

— Хорошо, — сдался я. — Попытайтесь. Никто никогда заранее не знает, что может выйти.

— Я подумала, — сказала Лида, — и решила просить вас позировать мне. Хотя бы два-три сеанса.

— Вы шутите…

— Вы первый человек, считающий, что я способна шутить. Все уверены, что чувство юмора у меня отсутствует начисто.

— Если не шутите, то вы просто не представляете себе моей работы.

— Вот вы уже и испугались, — проговорила Лида. — Речь идет о каких-то двух-трех сеансах.

— Исключается, — ответил я. — Это запрещено уставом. И в данном случае не имеет никакого значения, какое лицо вы напишете. Вы ведь знаете, что такие, как я, действуют не от своего лица, а от лица закона. Значит, не имеет значения, каким вы напишете своего героя.

— Нет, имеет, — настаивала Лида. — Я в этом немного разбираюсь.

— Возможно, для вас это важно. Людей без лица у нас пока еще не рисуют, ваша правда. Но нам, как я уже говорил, это запрещено уставом…

— Жаль, — вздохнула Лида. — Снова придется рисовать воображаемого человека.

— Правильно. Следуйте традициям старых мастеров. Христос не спускался с неба, чтобы позировать, и все-таки художники писали иконы. Вообще святых и работников милиции следует писать по воображению.

Я выпил коньяк, положил деньги и поднялся.

— Вы не выпили кофе, — заметила Лида.

— Нарочно оставил его на закуску, на десерт, — ответил я, мысленно проклиная женскую наблюдательность.

Проглатываю противную жидкость и, помахав рукой на прощанье, выхожу.

Я снова перед дверью с тремя фамилиями. Уже второй раз сегодня утром. Размышляю, сколько раз позвонить, как вдруг изнутри доносится шум. Значит, преступник Танев вернулся наконец и стал править суд.

Вдруг дверь резко открылась, и на пороге появилась Вера с чемоданом в руке и со стопкой книжек под мышкой. Из-за ее спины выглянул Андреев. Инженер-электрик тоже был нагружен вещами.

— Переселение народов, — улыбнулся я с облегчением. — А я было подумал, что вас ругает дядя… Что же, вы, пожалуй, нашли оптимальное решение жилищной проблемы.

— В воскресенье мы расписываемся, — объяснила Вера, чтобы я не подумал чего плохого.

Она положила книжки на пол, поставила чемодан. Андреев тоже.

— Приходите и вы, — пригласил он меня.

— Нам как раз нужен один свидетель… — добавила Вера.

— А кто второй?

— Наша Мими, — ответила Вера.

— До сих пор она была Сусанной, а теперь — Мими, да еще и наша… — удивился я.

— Она больше не Сусанна. С Таневым у нее все кончено. Вы ее не узнаете… Она — наш первый свидетель, а вы будете вторым.

— Э нет! — возразил я. — Стать свидетелем двух лжесвидетелей?!

— Мы только хотели помочь вам, — проговорила Вера.

— Дать вам в руки готовые доказательства… — добавил Андреев.

— Хотели помочь мне, а заварили такую кашу. Ну ладно, я не злопамятный. Может, и приду. Рюмкой коньяку угостите?

— Даже целой бутылкой, — улыбнулась девушка.

— Бутылка — нет. Моя тетушка учила меня пить только рюмочку. Семейная традиция, понимаете? Наливает она, бывало, рюмку до половины и затыкает бутылку пробкой, заботится, чтобы я не стал алкоголиком. Кстати, раз уж речь зашла о родственниках, я не встретил вашего дядю в «Болгарии». А Мими утром сказала, что он вернулся и сидит, наверное, в «Болгарии».

— Да. Вернулся. Поэтому мы и торопимся перевезти вещи.

— А где он может быть в эту пору?

— Кто знает? — пожала плечами Вера. — Кто может знать, что он делает и где бывает.

— Беспокойный старик.

— Услышь он это, вам бы за «старика» не поздоровилось, — улыбнулась Вера и, взяв чемодан, стала спускаться в сопровождении Андреева.

— Ждем вас в воскресенье! — крикнула она мне снизу.

Я догнал их.

— Хорошо. А куда все-таки мог подеваться ваш дядя? Извините, гражданин Танев.

— Посмотрите в старом доме, там, где у него гараж, — ответила Вера. — Он часто бывает там.

Наконец-то старый дом. Хорошо, что на всякий случай я взял адрес этого памятника архитектуры. Даже побывал там вечером, хотя и не говорил вам об этом.

Несмотря на толчею, я сел в трамвай, потому что снова пошел дождь, а эта славная руина находится аж по ту сторону Верхнего Лозенца. Выйдя на нужной остановке, я хотел было дойти до дома пешком, но тут заметил телефонную будку и вспомнил, что был сегодня утром у шефа и кое-что ему пообещал, а сейчас чуть не забыл об этом обещании.

На улице, как я уже говорил, шел дождь. К счастью, мой объект был рядом с остановкой. Два квартала от нее. Старый дом кое-как огорожен, вокруг него — пять-шесть деревьев-недомерков, заросли сухого бурьяна. В дождливый день здание кажется совсем мрачным. Это одно из полуразрушенных строений, которые стоят еще кое-где как памятники времен бомбардировок. От дома остался один первый этаж, в котором сейчас гараж. От второго этажа — только одна комната, окна ее забиты досками. Здание, наверное, еще и горело. На фоне низкого темно-серого неба оно казалось совсем черным.