Сергей Карпущенко - Операция «Святой Иероним»

— Ну, чего ты смотришь? Ешь, ешь! — поторопил мужчина Володю. — Разве одной сосиской наешься? Это ж курам на смех, воробышку закусить. Ешь, я сегодня добрый. Вот еще и яичко тебе, и кофе стакан, чтобы еду запить. А то она без мокрого плохо проскакивает.

Нет, Володя никогда не видел этого человека, но мальчик мог бы поклясться, что когда-то слышал его голос, только где, Володя вспомнить никак не мог.

— А с чего это вы сегодня такой добрый? — спросил Володя. — Может, деньги в лотерею выиграли или жена в отпуск уехала? — пошутил мальчик, приглядываясь к смешному лицу незнакомца.

Шутка пришлась мужчине по душе, и он громко расхохотался, а его утиный нос при этом еще больше удлинился и стал еще более плоским.

— Нет, парнишка, не уехала — у меня жены вообще нет. Просто вчера вечером подъехал я на своей тачке к одному рынку, встал там по делам, вдруг вижу: бегут мимо меня трое модных молокососов и подбегают они к другому. Да как начали они того дубасить — и руками, и ногами, а он даже не сопротивляется, будто все это ему доставляет удовольствие. Ну, отдубасили они его, схватили пакетик, что у него в руках был, да деру. Тут из машины, которая перед моей стояла, два мужика выходят, будто ему на помощь, а он-то их так испугался, словно они не помогать ему, а еще сильнее бить хотели. Как заорет тот парень благим матом — и бежать. Добежал он эдак до мотоцикла, на седло вскочил, и уехал тот мотоцикл. Вот, думаю, какая потеха. Дай-ка за ними вслед поеду, и поехал, и много интересного увидел. Потому-то у меня сегодня такое настроение веселое. Люблю я, знаешь, разные городские сценки собирать, на память, так сказать. Может, потом, когда писателем стану, пригодится...

Как ни была вкусна сосиска, но кусок так и застрял где-то в середине Володиного горла, и мальчик был не в силах протолкнуть ее. Все, что рассказывал сейчас обладатель утиного носа, рассказывалось о происшедшем вчера, и Володя, широко открыв глаза, пристально вглядывался в хитрющее, неуловимо смеющееся лицо пожирателя сосисок, пытаясь понять, кто этот человек, случайно ли он подошел к нему и зачем рассказал историю, в которой участвовал он, Володя.

— Ну и что там дальше было? — попытался сохранить невозмутимость Володя. — Итак, вы поехали за мотоциклом. Что дальше?

Мужчине, видно, понравилось самообладание Володи. Он хмыкнул, уколол вилкой шестую сосиску, наполовину отправил ее в рот и, жуя, продолжал:

— Нет, первым не я за мотоциклом рванул, а та машинка, из которой мужики выходили, будто на помощь избиваемому пареньку. Долго мы так крутились по городу, — мотоцикл, я видел, от этой тачки удирал. Вот выехали за город, долго мчались по Приморскому шоссе, наконец увидел я, что тачка та мотоцикл обгоняет. Но парень на мотоцикле был не прост. Вынул из кармана пистолет да выстрелил прямо в окошко машины. Прямо, кажись, попал в водителя, потому что тачка юзом пошла направо, закрутилась и перевернулась раз пять по меньшей мере. Тут я понял, что совершилось преступление, остановил свою машину и к разбитой тачке подошел, а мотоцикл помчался дальше.

— Я не стрелял в водителя, понятно вам? — по слогам, весь превратившийся в дубовое полено от напряжения, сказал Володя, понимая, что скрываться нечего, потому что «утиный нос» для чего-то сознательно вызвал его на этот разговор.

— Э-эх, что за чудеса! — наигранно взмахнул руками с зажатыми в них вилкой и куском хлеба таинственный мужчина. — Да разве ж это ты и был там? А, вижу, на самом деле, нос у тебя маленечко расквашен. Да ты ешь, ешь, не стесняйся. — И мужчина с видом заговорщика наклонился к Володиному уху: Ты ешь, а я тебе рассказывать буду, что было, когда я к разбитой машине подошел.

Нет, Володя не мог жевать, потому что догадывался, с кем он имеет дело. Этот мужчина, несмотря на свои веселые глаза и смешной нос, все больше и больше казался Володе страшным, куда более страшным, чем даже Паук со своими телохранителями и Дима. И веселость его теперь представлялась Володе наигранной и совершенно не идущей волчьей натуре этого человека.

— Так вот, — простодушно повествовал «утиный нос», разбивая яйцо о мрамор стола, — подошел я к разбитой машине, чтобы помочь потерпевшим аварию автомобилистам, — такой у нас на дорогах закон, который вы, сударь, исполнять не желаете. Заглянул я, значит, через треснутое стекло в салон и вижу, что лежат там вповалку два человека, все в крови, но еще живые. Пригляделся я и вижу — батюшки мои, да ведь это сам Паук, а с ним его верный помощник Юрик! Ну, думаю, сейчас я вам помогу! И в два счета монтировочкой отправил их туда, где им сейчас так хорошо, так спокойно...

— Куда же это? — заплетающимся языком спросил Володя, прекрасно понимая, однако, куда.

— Как куда? К жмурикам, понятно. А чё? ГАИ и «скорая» приедут и такое в протокол запишут: черепно-мозговая травма. Я им просто облегчил мучения. Люблю, знаешь, людям помогать. Ты-то вот не стал...

— За что вы их? — едва открывая рот, спросил Володя, даже отложивший вилку в сторону.

«Утиный нос» криво улыбнулся (теперь совсем невесело), дернул вниз замок своей куртки, резко задрал свитер вместе с рубахой, и перед Володей открылась исполосованная рубцами и язвами грудь — грудь человека, которого видел Володя на даче Паука позавчера. Раны были глубокими, еще сочившимися, и вид их был до того отвратителен, что Володя отвернулся.

— Так это вы и есть тот самый Злой? — спросил Володя угрюмо, не глядя на мужчину, снова принявшегося за сосиски.

— Ага, он самый, — подтвердил «утиный нос». — Я, хоть и не нравится мне это имя — ну какой я Злой? Я — добрый! Вот двоим хорошим людям мучений избежать помог, а они-то совсем не так со мною обращались. — И лицо Злого внезапно приняло совершенно отталкивающее выражение, непроизвольно сделав безобразную гримасу злобы и ненависти ко всему миру.

Между тем стали подходить люди, и за столиком оказалось еще двое человек. Продолжать начатый разговор было невозможно, и Злой, залпом выпив свой кофе, оставив несъеденными пирожки, сказал:

— А пойдем по улочке пройдемся. Там и потолкуем.

Они вышли на Большой проспект. Злой предложил Володе посидеть с ним в сквере, что был во дворе ближайшего дома, и скоро они уже сидели на скамейке, и Злой раскуривал сигарету, забавно двигая своим утиным носом.

— Ты, сударь, многих финтами ловкими обидел: Белоруса, Паука, меня вот... Думаешь, я для того в отряд ментовский поступал, чтобы ты мне вместо оригинала копию подсунул? Нет, не для того. Я только увидал забытые тобой перчатки там, в зале, как сразу у меня мысля мелькнула — нечисто дело. Злой помолчал, пососал свою цигарку и сказал со вздохом: — Не думал я, что Паук меня накроет, но я, скажу тебе безо всякой там балды, очень рад, что Паук меня захапал. Представляешь, приехал бы я в Поляндию с картиночкой поддельной? Ну, просто смех, умора! А тут все выяснилось, честь по чести... Тебя тогда увезли, а меня оставили наедине с самим собой — думали, поди, что я уж помер. Помнишь, руку мне одну развязали, когда тебя хотели на место мое усаживать. Так вот, оставили они меня, а я возьми да развяжись совсем. Охранника я Паучиного тогда маленько замочил, снял с него прикид, пистолетик его взял да и в окно. Но знаешь, что я прихватил еще? А, не знаешь! Ту картинку я с собой взял, копию, что в Эрмитаже снял, тобой повешенную.